Ум богатеет от того, что он получает,
Сердце - от того, что оно отдаёт...
Сердце - от того, что оно отдаёт...
вторник, 12 июля 2022
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Что, живые ещё есть?
Или разбежались давно по прочим соцсетям и реалу?
Или разбежались давно по прочим соцсетям и реалу?
суббота, 18 мая 2019
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Пользователь Мьёльнир не делал записей в своем дневнике hammer-of-tor.diary.ru более 12 месяцев...
Походу, я свосем охренел =^_^=
пятница, 18 мая 2018
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Какое же клёвое ощущение с утра, что ты больше никому, ничего не должен.
7,5 лет рабства, но теперь Добби - свободный эльф!
7,5 лет рабства, но теперь Добби - свободный эльф!
четверг, 26 апреля 2018
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Там хорошо, где нас нет? 
Сидит обезьяна на берёзе в зоопарке и мечтательно бормочет: Лимпопо-лимпопо-лимпопо!
Работники зоопарка кормят, поят обезьяну, убирают в вольере, включают отопление в холодное время года. А она всё твердит: Лимпопо-лимпопо-лимпопо!
И внезапно, благодаря "обществу защиты животных" обезьяну снимают с березы и везут в заветное Лимпопо. Высаживают в дебрях, машут рукой на прощание и с улыбкой уезжают.
И тут обезьяна начинает озадаченно чесать в затылке:
- Деревья не такие удобные, как береза;
- Жрачку надо как-то добывать, возможно придётся и драться за неё;
- Попить - страшно, в реке крокодилы;
- Жить - непонятно где и с кем;
- Одна радость - срать можно, где хочешь. Но никто не уберёт.
И в итоге стоит такая обезьяна, оперевшись на ствол баобаба, и бормочет: Лимпопо, блядь... Ёбаное Лимпопо...
Сидит обезьяна на берёзе в зоопарке и мечтательно бормочет: Лимпопо-лимпопо-лимпопо!
Работники зоопарка кормят, поят обезьяну, убирают в вольере, включают отопление в холодное время года. А она всё твердит: Лимпопо-лимпопо-лимпопо!
И внезапно, благодаря "обществу защиты животных" обезьяну снимают с березы и везут в заветное Лимпопо. Высаживают в дебрях, машут рукой на прощание и с улыбкой уезжают.
И тут обезьяна начинает озадаченно чесать в затылке:
- Деревья не такие удобные, как береза;
- Жрачку надо как-то добывать, возможно придётся и драться за неё;
- Попить - страшно, в реке крокодилы;
- Жить - непонятно где и с кем;
- Одна радость - срать можно, где хочешь. Но никто не уберёт.
И в итоге стоит такая обезьяна, оперевшись на ствол баобаба, и бормочет: Лимпопо, блядь... Ёбаное Лимпопо...
пятница, 01 декабря 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Проснулся ночью сонный, вялый,
А на часах всего лишь три,
И осознанием ударом
По мозгу справа: тридцать три!
#деньрождения
А на часах всего лишь три,
И осознанием ударом
По мозгу справа: тридцать три!
#деньрождения
вторник, 21 ноября 2017
или нет.
Дорогой дневничок, мне кажется в тебе что-то изменилось.
воскресенье, 19 ноября 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Завтра окажусь в Москве, жаль, что только на денёк.
четверг, 05 октября 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Классики
Погода за окном звала и манила: идём гулять! И Маша, и все её
школьные друзья и подруги неделю назад забросили портфели и ранцы
поглубже в шкафы. Пятый класс в прошлом. А впереди... Лето! Каникулы!
Три месяца не видеть учебников, не стоять у доски, держа в руках мел,
решать задачи и писать диктанты. Гуляй не хочу!
Нет же, до вечера носа не высуни, сиди с младшим братом,
который подхватил простуду и заболел - в детсад его не отведёшь. Бабушка
приедет только через неделю, а папа с мамой - на работе допоздна.
- Колька, есть хочешь? - крикнула Маша.
Ответом было лишь сопение из-под одеяла. Брат спал.
Девочка подошла к кроватке, положила ладошку на покрытый
испариной лоб Кольки. Температура спала, мальчик дышал спокойно и ровно.
- Слепцова-а, - в окно кто-то затарабанил, - гулять пойдёшь?
Кто там? Маринка или Светка, или обе сразу? Везучие. Поди,
на котлован со старшими собрались. Жара такая стоит, куда ж ещё? В лес
рано, ни ягод, ни, тем более, грибов ещё нет.
- Тише вы! - Маша тихонько приоткрыла форточку и шикнула на
обеих подруг, ждущих её на завалинке. - Не могу я. У меня брат болеет,
до вечера дома вздыхать.
- Ну и сиди сиднем, - веснушчатая Маринка показала нос, а
Светка скорчила рожу, - а мы плескаться. - И убежали в неожиданно жаркое
сибирское лето, только пятки засверкали.
Машка грустно уселась за письменным столом у окна, согнав ленивую муху со стула.
Как говорил папа - закон максимальной пакости. Сидеть в
такую погоду дома, пока остальные во всю наслаждаются каникулами - что
может быть хуже?
И ни кошки, ни собаки нет, с кем можно было бы поиграть. Грусть, уныние, беда, печаль.
На столе, тоскуя, лежали упаковка карандашей и альбом.
"Порисовать, что ли?" - подумалось девочке. - "Уж не до хорошего..."
По рисованию Маша была отличницей, учительница постоянно
папе с мамой намекала, что пора бы дочку в школу искусств отдать. Но
девочке не хватало усидчивости. Всегда бросала на полдороги более-менее
сложные рисунки.
Штрих. Штрих. Добавить тени. Суровости. Теперь немного мягкости и нежности.
И вот на брусчатке сидит одинокий комочек - чёрный котёнок,
потерявший маму, братьев и сестёр. А над его головой собираются грозовые
тучи. Мрачные настолько, что могли бы посоперничать с цветом его
шерсти.
Сорвались первые тяжёлые капли. Ещё и ещё. И котёнок моментально промок под разразившимся проливным дождём.
- Бедненький... - протянула Маша, закончив рисовать. - И некому тебя укрыть, обогреть и накормить.
- Мрррр... - жалобно заурчала бумага. И за окном громыхнуло так, что оконные стёкла задрожали. Зашумел ливень.
Маша, сжимая в руках фломастер, долго и озадаченно смотрела на насквозь мокрого чёрного котейку, усевшегося на столе.
- Буду звать тебя Мурыч! - отойдя от оцепенения, она
поцеловала котёнка в нос, и тот, сморщившись, чихнул. - Простудился что
ли? Сейчас, супу горячего нарисую...
- Ну, и дождина... - на зашедшем с улицы отце сухого места не было.
- Ливанул, так ливанул! - поддакнула мама, протискиваясь в сени и складывая зонт. - Как Колька?
- Похоже, поправляется, жар спал, - ответила Машка совсем
по-взрослому. Ей всегда нравился чёткий больничный официоз. Как во
флюорографии: лёгочные поля чистые, плевра без изменений, сердце в
пределах нормы.
- Ты ж мой доктор, - мама чмокнула дочку в обе щёки.
- Ирэн, душа моя, лучше б наш доктор, ужин приготовил, -
папа подмигнул дочке, - а говорить так, как в поликлинике рецепты
выписывают - это и попугая научить можно. Есть хочется...
- Сеня! - мама демонстративно упёрла руки в бока.
- Что, Сеня?
- Мам! Пап! - из спальной вышел Колька, держа в руках котёнка. - У нас теперь есть Мурыч!
- И откуда это чудо? - папа нахмурился. Он никогда не жаловал домашних животных, даже собаку во дворе держать не давал.
- Сеня, какая разница? - вступилась мама. - Твоя аллергия может и потерпеть. Не выкинем же мы кискина на улицу под грозу.
- Поужинать бы... - папа демонстративно махнул рукой, мол, делайте, что хотите, - а то я его съем.
- А всё на столе, - Маша не имела права не вмешаться, - суп, котлеты и пюре. Я всё нарис...
- Стол накрыла, дочка? Сама? - мама всплеснула руками.
Машка скромно потупила взгляд.
- Ира, давай потом хвалить будем, а то желудок к
позвоночнику уже приклеился! - папа первым пробрался на кухню и втянул
широким носом витавшие там ароматы.
Все расселись за стол, и Машка каждому налила из расписной супницы.
- Потрясающе пахнет, - папа вооружился ложкой с чётким
намерением уничтожить куриный бульон с лапшой и мелкими кубиками
картошки.
- Не помню у нас такой посуды, - мама с подозрением начала
рассматривать ложки и тарелки с супницей. - Расписная, под гжель.
Сеня-я-а...
- Ира, ну что опять Сеня? - папа оторвался от еды, и Машка отметила его недовольный взгляд. - Дай поесть спокойно!
Колька стоически молчал, кормя котёнка с ложки.
- Мам! Пап! Я... - Маша не знала с чего начать. И боялась,
что её не поймут. Она и сама толком ещё не осознавала, что же
происходит. - Это я виновата.
***
- Гриня, я тебе говорю, что какая-то хрень творится, не
иначе! - Димка Сахно, долговязый маг седьмого уровня, ночной дозорный по
случайности, а не по велению души, ошалело смотрел в системы
мониторинга. В своё время, вернувшись из армии, Сахно сразу же пошёл
устраиваться на работу в пожарную часть, забыв при этом протрезветь
после дембеля. И свалился под колёса возвращавшемуся с ночной смены
дозорному патрулю. Те, пока его откачивали, признали в жертве
обстоятельств Иного. Ну, и по-быстрому наставили на путь истинный. И
работу, опять же, нашёл, горемыка. Пусть невелик талант, так в
мониторинге много ума и не надо.
- Димас, прошу, только не неси свою невнятную "сахню", -
Григорий Огурцов, ведущий дозорный службы наблюдения, маг пятого уровня
фыркнул, - что у тебя там?
- Смотри! Я вместе с метеорологами уже полчаса офигеваю, -
Дмитрий в два клика развернул интерфейсы мониторинга и ткнул пальцами в
показания.
- Мда, дела, - протянул Огурцов, присмотревшись к данным, - а
я так, грешным делом, и подумал, что у тебя опять "синдром Сахно"
проявился, Сумрак из башки потёк. Да тут...
- В смысле? Я...
- В коромысле! - Гриня оборвал напарника по смене на
полуслове. - Уже целых полчаса прошло, а ты сидишь и не понимаешь.
Димас, ну, сколько можно тупить-то? Мы же не Гидрометцентр. Я тебе когда
ещё сказал - пиши себе инструкцию, если не запоминаешь ничего. То
видишь того, чего нет, то сидишь и ждёшь у моря погоды. Как ты, вообще, в
Дозор попал?!
- Стоп-стоп! Подожди! - Димка покраснел и непонимающе захлопал длинными пушистыми ресницами.
- Чего ждать-то? - Огурцов хмыкнул. - Это Омск, детка! Тут
случайного ничего не происходит - сплошные закономерности. Магические
возмущения единовременно с погодными явлениями? Ты серьёзно думаешь, что
совпадение? Готовь рапорт наверх. Все данные, скриншоты - приложить в
обязательном порядке. Наше дело вовремя доложить, дальше пусть сами
разбираются, кто и где Сумрак мутит. Ты пока пиши, а я грозу погашу.
Ишь, разбушевалась...
***
- Представляешь, Слепцова! Мы чуть не потонули на котловане,
- Маринка со Светкой, перебивая друг друга, сбивчиво рассказывали
подруге про свой вчерашний поход. - Только на матрасе захотели заплыть
поглубже, ветер ка-а-ак налетит. До-о-ождь ка-а-ак ливанёт. Матрас
перевернуло. Хорошо, что ещё мелко было. На цыпочках вышли к берегу, а
так бы, - Светка замолчала, и Маринка подхватила волну, - на похороны бы
к нам пришла.
- Вот вы дуры! - Машка теребила передник платья, не поднимая глаз на подруг. - Ну, какие похороны?
- А что! - Маринка вздохнула. Долго и по-взрослому. - Плавать мы не умеем. Только топориком на дно.
- Мррряяя... - тоскливо потянуло с крыльца. - Муррррммьяяяяя.
- Ой, какая прелесть! - Светка бросилась к котёнку. Взяла его на руки. - Тебе предки подарили?
- Да, я... - Машка на мгновение опешила, но сумела
собраться. Рассказывать направо и налево о своих художественных талантах
папа с мамой запретили. Сами весь вечер за голову держались, вспоминая
классику: "Что делать?!" - Да, предки. Папа принёс.
- Милашка какой! - Светка погладила котёнка, почесала его за ушками, и тот заурчал от удовольствия. - Черныш, да?
- Его Мурыч зовут, - поправила Маша.
- Мурррррррьяяя! - подтвердил котёнок.
Скрипнула калитка. По-тёплому, по-знакомому.
- Внуча! - донёсся голос бабушки. - Встречай старушку! А то не донесу сумки, упаду у забора.
- Марин, Свет, давайте, вы завтра всё расскажете, - Машка,
извиняясь, развела руками. Мол, простите, подруги, но обстоятельства
опять сильнее меня. Те, впрочем, понимающе кивнули и бесшумно
ретировались.
- Баушка! - из сеней выскочил Колька. Сияющий и весёлый, как
будто и не было простуды, семеня короткими ножками, бросился навстречу.
- Я тебе помогу! Я сильный!
- Ты ж мой богатырь! - баба Галя поставила баулы на тропинку
и подхватила внука в объятия. И тут же почувствовала, как её обнимает
подоспевшая внучка, - И ты ж моё сокровище! Соскучились? А я уж то как.
Сердце ёкнуло: домой тебе надо. Так я на первый же поезд и к вам.
- Мрррррьямммааа... - ревниво затянул Мурыч на завалинке.
- А это ещё кто? - баба Галя отвлеклась от внуков,
пристально уставившись на котёнка. - Красавец! Как будто с картины
сошёл...
- Мамочка, с возвращением! Быстро ты обернулась. Но, пока ты
по подругам ездила, внучка-то у тебя самой настоящей волшебницей стала!
- Ирина тепло обняла, хозяйничающую на кухне бабушку Галю.
- Скажешь тоже, милая, - вмешался папа. - Волшебницы - это
не по-русски. По-нашенски должны быть только ведьмы, да, мама? - он
хитро подмигнул тёще.
- Сгинь, вурдалак! - баба Галя, рассмеявшись, махнула на
Семёна рукой. - Как, такая княжна, да и ведьма?! Садитесь, ужинать
будем.
- Мамуль, погоди, - мама была настолько серьёзной, что Машка
и не могла припомнить, когда последний раз видела её такой. - Есть
разговор. Дети, поиграйте в спальной, хорошо? Попозже поедим.
- Да сама знаю, что есть, - Галина Ивановна посерьёзнела. -
Ладно, стало быть, потолкуем. Внучата, не серчайте, мы ненадолго, - при
взгляде на уходящих с кухни Машу и Кольку голос её потеплел.
И Машке с Колькой во время разразившихся жарких кухонных
дискуссий пришлось возиться с котёнком. Мурыч никак не желал идти в
лоток.
- Смотри, кискин, вот здесь надо писить и какать! - девочка ткнула пальцем в ящик с опилками.
- Мррря! - котёнок пренебрежительно наморщил нос.
- Да, писить и какать! - подтвердила Машка.
- Мрррряяя?! - Мурыч никак не мог в это поверить, обнюхивая
каждый уголок такого уютного ящика. Мол, здесь бы спать, а не гадить,
да, хозяйка?
- Маш, хочешь, я ему покажу? - Колька приспустил штанишки.
- Совсем дурак?! - девочка легонько шлёпнула брата по лбу.
- Муррррья! - котёнок обустроился на новом месте, фыркнул
пару раз, свернулся клубочком и закрыл глаза. Типа, какой туалет. Я тут
спать буду. И не мешайте, я уже.
- Что делать будем? - Колька застегнул ремешок и вопросительно посмотрел на сестру.
С котёнком не поиграть, родители на кухне воздух сотрясают - время от времени из-за закрытой двери долетало:
- Это всё вы, мама, с вашей наследственностью!
- Замолчите оба, я знаю, что делать!
- Женщины, я нихрена не понимаю!
- А чего бы ты хотел? - Маша вопросительно посмотрела на скучающего братика.
- Мороженое... - протянул тот мечтательно.
- Фиг тебе! - девочка хихикнула. - Ты только поправился, так что мучайся. Может, варенья?
- И корзину печенья, - поддакнул Колька.
- Как скажешь, - по припрятанным альбомным листам заскрипели
фломастеры. Некстати с подачи братика вспомнился Карлссон - весёлый
чудак с пропеллером, обожавший сладкое. - Ведь он же лучше собаки, -
пробормотала Маша, тщательно вырисовывая лопасти винта.
- Ой! - от неожиданности Колька сел там же, где стоял.
- Это же жулики, стреляй, Малыш! - раздался голос Карлссона
сквозь стрёкот пропеллера. - Или для начала подзаправимся вареньем?
***
- Попадалово какое-то! - восклицание Сахно вывело Огурцова из метастабильного сонного состояния. - Гришан, у меня тут пики.
- Что, не червы? - Григорий с трудом разлепил глаза. Вторая
смена подряд давала о себе знать. - Локализованные? Или ты как в прошлый
раз?
- Да, я не пойму что-то, - Сахно бубнил под нос, мямля что-то невнятное.
- И почему я снова не удивлён... - Гриня потянулся,
окончательно просыпаясь. - Нехорошая закономерность, не находишь?
Показывай мониторинг, что и где!
- Да вот...
- И что тебя опять смущает?! - Огурцов почувствовал, что
начинает закипать. - Да, что за ерунда-то?! Второй день подряд так
тупить!
- А?
- Сосиску на! - Огурцов ткнул пальцем в монитор. -
Геолокация для кого придумана? Для красоты просто, или что? Димас, ты
вроде не местный, из европейской части прислали, а конченый... В Иные по
объявлению набирают уже что ли?
- Я...
- Что, я? Нажми на кнопку! Материализация чёткая, с
привязкой по координатам. Поедешь у меня на Оймякон мамонтов из анабиоза
будить, балбес! Где ответ Центра по вчерашнему рапорту?
- Я... - Сахно, как и вчера, начал краснеть и хлопать ресницами.
- Ты другие слова знаешь? Чтоб почту читал, я так понимаю,
тебя пинать надо? - Огурцов почувствовал, что и сам начал багроветь от
злости. Он старший смены, ему и выхватывать чудес от начальства в первую
очередь за подвиги подчинённого.
- Я...
- Лучше молчи! - указательный палец Грини предостерегающе
замер у самого кончика носа Сахно. - И пошёл вон! Покури пятнадцать
минут, не мешай. Что встал? Вали. Пятнадцать минут, я сказал, это -
приказ!
***
- Баба Галя, а куда мы идём? - Машка судорожно цеплялась за бабушкину ладошку.
- Играть идём, милая, играть! - Галина Ивановна ещё сильней
стиснула пальцы внучки, чтоб ни в коем случае не отпустить. - В игру
одну. Интересную...
- Но, я не хочу сейчас играть. И поздно. Мама с папой... Колька...
- Обождут. Мама с папой разрешили, а Коленьке пора спать, - тон бабушки был непреклонен. - А мы с тобой во дворе сейчас...
- Мрррря! - донеслось из-за окошка - в спальной проснулся Мурыч.
- Малыш, а есть ещё варенье? - и Карлссон оторвался от банки, утирая губы. - Ты спишь что ли?
Колька улыбался, видя десятый сон, нашёптанный ему ласковой
бабушкой. На кухне так же блаженно сопели Семён с Ириной, уснувшие на
брошенном на пол старом тулупе.
- Окаянные, разбудят всех, чего недоброго, - скривившись,
протянула бабушка, наклонившись к брусчатке. Достав мелок, она чертила
что-то на пыльных камнях. - Любишь классики? Я вот с детства обожаю. У
меня и мелок всегда подходящий есть. По-детски сыграем, в короткие, да,
внуча?
***
- Полный сахнец! - резюмировал Огурцов.
- Угу, - вернувшийся с вынужденной прогулки Сахно зевнул, будто бы ничего и не было. - Что делать-то будем?
- Тебе - лучше уволиться, Дим. Не твоё это, - Гриню трясло. -
Если попросишь, Забвение наложу. Заживёшь, как человек. А так, я рапорт
всё равно подам. Выбирай, или по собственному желанию, или по статье...
- Но тут, смотри, - Сахно ткнул пальцем ответ с Москвы.
- Мать твою! А я чем тут по твоему занимался? - Огурцов
почувствовал, что его чайник сейчас закипит и выдаст протяжную трель. -
Ты почему это не прочёл и не выполнил? Не мог? Тогда почему не доложил,
а? - Гриня ещё раз вслух перечитал распоряжения Центра, которые Сахно
проспал. - На выброс надо было реагировать ещё вчера. А сегодня, Сумрак
пойми, какие последствия придётся компенсировать.
- Причём тут мама? - пушистые ресницы напарника вновь
захлопали, как в песне двух рыжих братьев-Иных с заимствованной фамилией
- вот-вот взлетит.
- С-сука-а... - протянул Гриня. - Завтра же рапорт, по
собственному желанию, понял? Молча-а-ать! - рявкнул он, предупреждая
любые вопросы. - Робот-сахноид. Ограниченного действия и способностей.
Тьфу. Даже жаль, что ты светлый такой, а я тебя сейчас убить готов!
Опоздали мы...
***
- Да, внуча? Играем! - баба Галя, натужно улыбаясь, кивнула в
сторону начерченных классиков. - Бросай стёклышко, милая. Глядишь, и
бабушка с тобой детство вспомнит.
- Бабуль, а ты хорошо играла? - Машка подбросила в руке
прозрачный осколок. Она смотрела на семь расчерченных мелом классов, на
солнышко с луной, и ничего пока не понимала. - Я вот в такие короткие
никогда не играла. У нас всегда: то до десяти, то до одиннадцати...
- Да куда уж мне до хорошего, внученька, - старушка деланно
вздохнула. - Дальше четвёрки, сиречь четвёртого уровня и не ушла. Уж как
меня моя мамка тогда драла - как ту сидорову козу. Доскачи я до
седьмого класса, то бишь первого уровня, а то и до солнышка или луны,
если б замахнулась, разве б жили мы в Омске? И твоя мама твоего папу,
думаешь, встретила бы? Ты бросай, Маня. Куда, кхмм, Бог пошлёт.
- И на семёрку сразу можно?
- А то! - Галина Ивановна глубоко вздохнула, трепеща и едва
сдерживая бурлящие эмоции: неужели, получит преемницу, да ещё и с таким
потенциалом? - Темновато становится. Сейчас свечечку затеплю, сумрак
разогнать.
И впрямь, как по волшебству, стало светлее. Машка даже
удивилась, какая у неё выросла тень - длиннющая-длиннющая, протянулась
через все расчерченные классики.
- А что за уровни, бабуль? - Маша замерла перед броском,
примеряясь стёклышком. Чтоб попасть - так наверняка в самый старший
квадрат.
- Кидай, милая! Потом всё расскажу, тебе так проще будет, поверь!
Машка, вздохнув, бросила стёклышко. Играть с бабушкой, уж,
наверное, ничем не хуже, чем со Светкой и Маринкой. Бабушка-то точно
поддастся.
Переливаясь радугой, осколок, скользнув через седьмой квадрат, остановился точнёхонько на линии между солнцем и луной.
- Да ты ж моя высшая... - протянула баба Галя. И для чего-то перекрестилась.
- Мррррррряяяяяя, - вдруг завыл Мурыч в спальной, выбравшись
из уютного лотка. И Карлссон, доев варенье и стрекоча пропеллером,
вновь во весь голос предлагал стрелять по жуликам, отчаянно колотя в
окна.
- Давай, Машенька, - прошептала баба Галя, едва дыша.
Машка послушно скакнула по расчерченным квадратам, ступив по собственной тени.
- Раз, два, три-четыре - ты один в огромном мире.
Кто это бормочет? Бабушка колдует, что ли, или это только кажется?
Девочку вдруг забил озноб. Неужели, на улице так похолодало? Или она заразилась от Кольки? Ай, да ладно, тут прыгать-то!
- Пять - нет вокруг других ребят.
Было одиноко. Так же как перед грозой и появлением Мурыча.
Пусто и серо. И ни фломастеров нет под рукой, ни даже мела, что остался у
бабушки.
- Шесть и семь - можно сгинуть насовсем.
Машка наклонилась за заигравшим всеми цветами радуги стёклышком, застывшим на разделяющей свет и тьму полосой.
Нет, ну, какие "насовсем"? Нехорошие стихи. Таким даже в
школе не учат. Стихи должны быть добрыми, наставлять на жизненный путь -
как говорила Машкина учительница литературы Элеонора Карловна, терзая в
руках томик "Родной речи".
- Солнышко или луна - нет, не будешь ты одна! - родилась строчка.
"Так я и так не одна", - подумалось Маше. За спиной дом,
мама, папа, Колька. И пушистый Мурыч с весёлым Карлссоном - её
рисованные герои. - "Дались мне эти свет и тьма".
- Нужно выбрать, милая, - это бабушкин голос.
Но что она советует? Какой выбор? Бред.
Машка фыркнула. Точь-в-точь, как сошедший с альбомного листа
промокший под дождём котёнок. Ага, мол, сейчас, разбежалась выбирать.
- Нет, что ты делаешь?! - раздался гневный голос бабы Гали.
Маша, подобрав стёклышко, снова ставшее прозрачным,
перепрыгнула в обратную сторону. И тень её, заколебавшись, как будто
уменьшилась. Или пламя бабушкиной свечки задрожало на ветру?
- Семь и шесть - дома мама с папой есть! -
девочка как будто наяву увидела спящих на полу в обнимку родителей,
Кольку, который объелся печенья с вареньем и счастливо развалился в
кроватке.
- Маша!
- Пять - можно выйти погулять! - а это уже Маринка со Светкой тарабанят в окошко и зовут поплавать на котлован.
- Внуча! Вернись! Ты должна сделать выбор! - голос бабы Гали
утонул в торжествующем мяуканьи Мурыча и радостных воплях Карлссона.
- Четыре-три, два и один - и ты вовсе не один! -
пламя бабушкиной свечки погасло, и непомерно длинная Машкина тень
исчезла. Или затаилась в накрывшем двор сумраке до следующей игры.
Галина Ивановна, демонстративно держась за сердце, тихо
заплакала на завалинке. Мол, что ты наделала, внучка. Видишь, как
бабушке плохо стало! Все силы потратила, и всё впустую.
- Бабуль, держи водички, - девочка принесла ковшик со
студеной колодезной, дала Галине Ивановне напиться, отчего та стала
успокаиваться и приходить в себя.
- Машенька, надо перепрыгнуть!
- Знаешь, баб, я больше не хочу играть в классики. Мне не
нравится, - и Маша выбросила стёклышко далеко за забор, и, показав язык,
убежала в дом - рисовать, как будто бабушка на всё лето задержалась у
подруг. А ещё здорового Кольку, хорошую погоду и отличное настроение. И
никаких классиков и мела.
***
- Ну, что там, Димас? - Огурцов потянулся в кресле, вырвавшись из объятий дрёмы.
- Западно-сибирское уныние, коллега, - Сахно зевнул. - Ни одного возмущения. Тишь, да гладь.
- Может, по пивку? Есть у меня пару заклинаний в арсенале. -
Гриня решил расщедриться. Не копить же "бонусы" все четыре квартала, а
то под Новый Год печень не выдержит.
- Мне бы квасу...
- Пиво, мон шер ами, только пиво. Квас я тебе что, нарисовать должен что ли?!
школьные друзья и подруги неделю назад забросили портфели и ранцы
поглубже в шкафы. Пятый класс в прошлом. А впереди... Лето! Каникулы!
Три месяца не видеть учебников, не стоять у доски, держа в руках мел,
решать задачи и писать диктанты. Гуляй не хочу!
Нет же, до вечера носа не высуни, сиди с младшим братом,
который подхватил простуду и заболел - в детсад его не отведёшь. Бабушка
приедет только через неделю, а папа с мамой - на работе допоздна.
- Колька, есть хочешь? - крикнула Маша.
Ответом было лишь сопение из-под одеяла. Брат спал.
Девочка подошла к кроватке, положила ладошку на покрытый
испариной лоб Кольки. Температура спала, мальчик дышал спокойно и ровно.
- Слепцова-а, - в окно кто-то затарабанил, - гулять пойдёшь?
Кто там? Маринка или Светка, или обе сразу? Везучие. Поди,
на котлован со старшими собрались. Жара такая стоит, куда ж ещё? В лес
рано, ни ягод, ни, тем более, грибов ещё нет.
- Тише вы! - Маша тихонько приоткрыла форточку и шикнула на
обеих подруг, ждущих её на завалинке. - Не могу я. У меня брат болеет,
до вечера дома вздыхать.
- Ну и сиди сиднем, - веснушчатая Маринка показала нос, а
Светка скорчила рожу, - а мы плескаться. - И убежали в неожиданно жаркое
сибирское лето, только пятки засверкали.
Машка грустно уселась за письменным столом у окна, согнав ленивую муху со стула.
Как говорил папа - закон максимальной пакости. Сидеть в
такую погоду дома, пока остальные во всю наслаждаются каникулами - что
может быть хуже?
И ни кошки, ни собаки нет, с кем можно было бы поиграть. Грусть, уныние, беда, печаль.
На столе, тоскуя, лежали упаковка карандашей и альбом.
"Порисовать, что ли?" - подумалось девочке. - "Уж не до хорошего..."
По рисованию Маша была отличницей, учительница постоянно
папе с мамой намекала, что пора бы дочку в школу искусств отдать. Но
девочке не хватало усидчивости. Всегда бросала на полдороги более-менее
сложные рисунки.
Штрих. Штрих. Добавить тени. Суровости. Теперь немного мягкости и нежности.
И вот на брусчатке сидит одинокий комочек - чёрный котёнок,
потерявший маму, братьев и сестёр. А над его головой собираются грозовые
тучи. Мрачные настолько, что могли бы посоперничать с цветом его
шерсти.
Сорвались первые тяжёлые капли. Ещё и ещё. И котёнок моментально промок под разразившимся проливным дождём.
- Бедненький... - протянула Маша, закончив рисовать. - И некому тебя укрыть, обогреть и накормить.
- Мрррр... - жалобно заурчала бумага. И за окном громыхнуло так, что оконные стёкла задрожали. Зашумел ливень.
Маша, сжимая в руках фломастер, долго и озадаченно смотрела на насквозь мокрого чёрного котейку, усевшегося на столе.
- Буду звать тебя Мурыч! - отойдя от оцепенения, она
поцеловала котёнка в нос, и тот, сморщившись, чихнул. - Простудился что
ли? Сейчас, супу горячего нарисую...
- Ну, и дождина... - на зашедшем с улицы отце сухого места не было.
- Ливанул, так ливанул! - поддакнула мама, протискиваясь в сени и складывая зонт. - Как Колька?
- Похоже, поправляется, жар спал, - ответила Машка совсем
по-взрослому. Ей всегда нравился чёткий больничный официоз. Как во
флюорографии: лёгочные поля чистые, плевра без изменений, сердце в
пределах нормы.
- Ты ж мой доктор, - мама чмокнула дочку в обе щёки.
- Ирэн, душа моя, лучше б наш доктор, ужин приготовил, -
папа подмигнул дочке, - а говорить так, как в поликлинике рецепты
выписывают - это и попугая научить можно. Есть хочется...
- Сеня! - мама демонстративно упёрла руки в бока.
- Что, Сеня?
- Мам! Пап! - из спальной вышел Колька, держа в руках котёнка. - У нас теперь есть Мурыч!
- И откуда это чудо? - папа нахмурился. Он никогда не жаловал домашних животных, даже собаку во дворе держать не давал.
- Сеня, какая разница? - вступилась мама. - Твоя аллергия может и потерпеть. Не выкинем же мы кискина на улицу под грозу.
- Поужинать бы... - папа демонстративно махнул рукой, мол, делайте, что хотите, - а то я его съем.
- А всё на столе, - Маша не имела права не вмешаться, - суп, котлеты и пюре. Я всё нарис...
- Стол накрыла, дочка? Сама? - мама всплеснула руками.
Машка скромно потупила взгляд.
- Ира, давай потом хвалить будем, а то желудок к
позвоночнику уже приклеился! - папа первым пробрался на кухню и втянул
широким носом витавшие там ароматы.
Все расселись за стол, и Машка каждому налила из расписной супницы.
- Потрясающе пахнет, - папа вооружился ложкой с чётким
намерением уничтожить куриный бульон с лапшой и мелкими кубиками
картошки.
- Не помню у нас такой посуды, - мама с подозрением начала
рассматривать ложки и тарелки с супницей. - Расписная, под гжель.
Сеня-я-а...
- Ира, ну что опять Сеня? - папа оторвался от еды, и Машка отметила его недовольный взгляд. - Дай поесть спокойно!
Колька стоически молчал, кормя котёнка с ложки.
- Мам! Пап! Я... - Маша не знала с чего начать. И боялась,
что её не поймут. Она и сама толком ещё не осознавала, что же
происходит. - Это я виновата.
***
- Гриня, я тебе говорю, что какая-то хрень творится, не
иначе! - Димка Сахно, долговязый маг седьмого уровня, ночной дозорный по
случайности, а не по велению души, ошалело смотрел в системы
мониторинга. В своё время, вернувшись из армии, Сахно сразу же пошёл
устраиваться на работу в пожарную часть, забыв при этом протрезветь
после дембеля. И свалился под колёса возвращавшемуся с ночной смены
дозорному патрулю. Те, пока его откачивали, признали в жертве
обстоятельств Иного. Ну, и по-быстрому наставили на путь истинный. И
работу, опять же, нашёл, горемыка. Пусть невелик талант, так в
мониторинге много ума и не надо.
- Димас, прошу, только не неси свою невнятную "сахню", -
Григорий Огурцов, ведущий дозорный службы наблюдения, маг пятого уровня
фыркнул, - что у тебя там?
- Смотри! Я вместе с метеорологами уже полчаса офигеваю, -
Дмитрий в два клика развернул интерфейсы мониторинга и ткнул пальцами в
показания.
- Мда, дела, - протянул Огурцов, присмотревшись к данным, - а
я так, грешным делом, и подумал, что у тебя опять "синдром Сахно"
проявился, Сумрак из башки потёк. Да тут...
- В смысле? Я...
- В коромысле! - Гриня оборвал напарника по смене на
полуслове. - Уже целых полчаса прошло, а ты сидишь и не понимаешь.
Димас, ну, сколько можно тупить-то? Мы же не Гидрометцентр. Я тебе когда
ещё сказал - пиши себе инструкцию, если не запоминаешь ничего. То
видишь того, чего нет, то сидишь и ждёшь у моря погоды. Как ты, вообще, в
Дозор попал?!
- Стоп-стоп! Подожди! - Димка покраснел и непонимающе захлопал длинными пушистыми ресницами.
- Чего ждать-то? - Огурцов хмыкнул. - Это Омск, детка! Тут
случайного ничего не происходит - сплошные закономерности. Магические
возмущения единовременно с погодными явлениями? Ты серьёзно думаешь, что
совпадение? Готовь рапорт наверх. Все данные, скриншоты - приложить в
обязательном порядке. Наше дело вовремя доложить, дальше пусть сами
разбираются, кто и где Сумрак мутит. Ты пока пиши, а я грозу погашу.
Ишь, разбушевалась...
***
- Представляешь, Слепцова! Мы чуть не потонули на котловане,
- Маринка со Светкой, перебивая друг друга, сбивчиво рассказывали
подруге про свой вчерашний поход. - Только на матрасе захотели заплыть
поглубже, ветер ка-а-ак налетит. До-о-ождь ка-а-ак ливанёт. Матрас
перевернуло. Хорошо, что ещё мелко было. На цыпочках вышли к берегу, а
так бы, - Светка замолчала, и Маринка подхватила волну, - на похороны бы
к нам пришла.
- Вот вы дуры! - Машка теребила передник платья, не поднимая глаз на подруг. - Ну, какие похороны?
- А что! - Маринка вздохнула. Долго и по-взрослому. - Плавать мы не умеем. Только топориком на дно.
- Мррряяя... - тоскливо потянуло с крыльца. - Муррррммьяяяяя.
- Ой, какая прелесть! - Светка бросилась к котёнку. Взяла его на руки. - Тебе предки подарили?
- Да, я... - Машка на мгновение опешила, но сумела
собраться. Рассказывать направо и налево о своих художественных талантах
папа с мамой запретили. Сами весь вечер за голову держались, вспоминая
классику: "Что делать?!" - Да, предки. Папа принёс.
- Милашка какой! - Светка погладила котёнка, почесала его за ушками, и тот заурчал от удовольствия. - Черныш, да?
- Его Мурыч зовут, - поправила Маша.
- Мурррррррьяяя! - подтвердил котёнок.
Скрипнула калитка. По-тёплому, по-знакомому.
- Внуча! - донёсся голос бабушки. - Встречай старушку! А то не донесу сумки, упаду у забора.
- Марин, Свет, давайте, вы завтра всё расскажете, - Машка,
извиняясь, развела руками. Мол, простите, подруги, но обстоятельства
опять сильнее меня. Те, впрочем, понимающе кивнули и бесшумно
ретировались.
- Баушка! - из сеней выскочил Колька. Сияющий и весёлый, как
будто и не было простуды, семеня короткими ножками, бросился навстречу.
- Я тебе помогу! Я сильный!
- Ты ж мой богатырь! - баба Галя поставила баулы на тропинку
и подхватила внука в объятия. И тут же почувствовала, как её обнимает
подоспевшая внучка, - И ты ж моё сокровище! Соскучились? А я уж то как.
Сердце ёкнуло: домой тебе надо. Так я на первый же поезд и к вам.
- Мрррррьямммааа... - ревниво затянул Мурыч на завалинке.
- А это ещё кто? - баба Галя отвлеклась от внуков,
пристально уставившись на котёнка. - Красавец! Как будто с картины
сошёл...
- Мамочка, с возвращением! Быстро ты обернулась. Но, пока ты
по подругам ездила, внучка-то у тебя самой настоящей волшебницей стала!
- Ирина тепло обняла, хозяйничающую на кухне бабушку Галю.
- Скажешь тоже, милая, - вмешался папа. - Волшебницы - это
не по-русски. По-нашенски должны быть только ведьмы, да, мама? - он
хитро подмигнул тёще.
- Сгинь, вурдалак! - баба Галя, рассмеявшись, махнула на
Семёна рукой. - Как, такая княжна, да и ведьма?! Садитесь, ужинать
будем.
- Мамуль, погоди, - мама была настолько серьёзной, что Машка
и не могла припомнить, когда последний раз видела её такой. - Есть
разговор. Дети, поиграйте в спальной, хорошо? Попозже поедим.
- Да сама знаю, что есть, - Галина Ивановна посерьёзнела. -
Ладно, стало быть, потолкуем. Внучата, не серчайте, мы ненадолго, - при
взгляде на уходящих с кухни Машу и Кольку голос её потеплел.
И Машке с Колькой во время разразившихся жарких кухонных
дискуссий пришлось возиться с котёнком. Мурыч никак не желал идти в
лоток.
- Смотри, кискин, вот здесь надо писить и какать! - девочка ткнула пальцем в ящик с опилками.
- Мррря! - котёнок пренебрежительно наморщил нос.
- Да, писить и какать! - подтвердила Машка.
- Мрррряяя?! - Мурыч никак не мог в это поверить, обнюхивая
каждый уголок такого уютного ящика. Мол, здесь бы спать, а не гадить,
да, хозяйка?
- Маш, хочешь, я ему покажу? - Колька приспустил штанишки.
- Совсем дурак?! - девочка легонько шлёпнула брата по лбу.
- Муррррья! - котёнок обустроился на новом месте, фыркнул
пару раз, свернулся клубочком и закрыл глаза. Типа, какой туалет. Я тут
спать буду. И не мешайте, я уже.
- Что делать будем? - Колька застегнул ремешок и вопросительно посмотрел на сестру.
С котёнком не поиграть, родители на кухне воздух сотрясают - время от времени из-за закрытой двери долетало:
- Это всё вы, мама, с вашей наследственностью!
- Замолчите оба, я знаю, что делать!
- Женщины, я нихрена не понимаю!
- А чего бы ты хотел? - Маша вопросительно посмотрела на скучающего братика.
- Мороженое... - протянул тот мечтательно.
- Фиг тебе! - девочка хихикнула. - Ты только поправился, так что мучайся. Может, варенья?
- И корзину печенья, - поддакнул Колька.
- Как скажешь, - по припрятанным альбомным листам заскрипели
фломастеры. Некстати с подачи братика вспомнился Карлссон - весёлый
чудак с пропеллером, обожавший сладкое. - Ведь он же лучше собаки, -
пробормотала Маша, тщательно вырисовывая лопасти винта.
- Ой! - от неожиданности Колька сел там же, где стоял.
- Это же жулики, стреляй, Малыш! - раздался голос Карлссона
сквозь стрёкот пропеллера. - Или для начала подзаправимся вареньем?
***
- Попадалово какое-то! - восклицание Сахно вывело Огурцова из метастабильного сонного состояния. - Гришан, у меня тут пики.
- Что, не червы? - Григорий с трудом разлепил глаза. Вторая
смена подряд давала о себе знать. - Локализованные? Или ты как в прошлый
раз?
- Да, я не пойму что-то, - Сахно бубнил под нос, мямля что-то невнятное.
- И почему я снова не удивлён... - Гриня потянулся,
окончательно просыпаясь. - Нехорошая закономерность, не находишь?
Показывай мониторинг, что и где!
- Да вот...
- И что тебя опять смущает?! - Огурцов почувствовал, что
начинает закипать. - Да, что за ерунда-то?! Второй день подряд так
тупить!
- А?
- Сосиску на! - Огурцов ткнул пальцем в монитор. -
Геолокация для кого придумана? Для красоты просто, или что? Димас, ты
вроде не местный, из европейской части прислали, а конченый... В Иные по
объявлению набирают уже что ли?
- Я...
- Что, я? Нажми на кнопку! Материализация чёткая, с
привязкой по координатам. Поедешь у меня на Оймякон мамонтов из анабиоза
будить, балбес! Где ответ Центра по вчерашнему рапорту?
- Я... - Сахно, как и вчера, начал краснеть и хлопать ресницами.
- Ты другие слова знаешь? Чтоб почту читал, я так понимаю,
тебя пинать надо? - Огурцов почувствовал, что и сам начал багроветь от
злости. Он старший смены, ему и выхватывать чудес от начальства в первую
очередь за подвиги подчинённого.
- Я...
- Лучше молчи! - указательный палец Грини предостерегающе
замер у самого кончика носа Сахно. - И пошёл вон! Покури пятнадцать
минут, не мешай. Что встал? Вали. Пятнадцать минут, я сказал, это -
приказ!
***
- Баба Галя, а куда мы идём? - Машка судорожно цеплялась за бабушкину ладошку.
- Играть идём, милая, играть! - Галина Ивановна ещё сильней
стиснула пальцы внучки, чтоб ни в коем случае не отпустить. - В игру
одну. Интересную...
- Но, я не хочу сейчас играть. И поздно. Мама с папой... Колька...
- Обождут. Мама с папой разрешили, а Коленьке пора спать, - тон бабушки был непреклонен. - А мы с тобой во дворе сейчас...
- Мрррря! - донеслось из-за окошка - в спальной проснулся Мурыч.
- Малыш, а есть ещё варенье? - и Карлссон оторвался от банки, утирая губы. - Ты спишь что ли?
Колька улыбался, видя десятый сон, нашёптанный ему ласковой
бабушкой. На кухне так же блаженно сопели Семён с Ириной, уснувшие на
брошенном на пол старом тулупе.
- Окаянные, разбудят всех, чего недоброго, - скривившись,
протянула бабушка, наклонившись к брусчатке. Достав мелок, она чертила
что-то на пыльных камнях. - Любишь классики? Я вот с детства обожаю. У
меня и мелок всегда подходящий есть. По-детски сыграем, в короткие, да,
внуча?
***
- Полный сахнец! - резюмировал Огурцов.
- Угу, - вернувшийся с вынужденной прогулки Сахно зевнул, будто бы ничего и не было. - Что делать-то будем?
- Тебе - лучше уволиться, Дим. Не твоё это, - Гриню трясло. -
Если попросишь, Забвение наложу. Заживёшь, как человек. А так, я рапорт
всё равно подам. Выбирай, или по собственному желанию, или по статье...
- Но тут, смотри, - Сахно ткнул пальцем ответ с Москвы.
- Мать твою! А я чем тут по твоему занимался? - Огурцов
почувствовал, что его чайник сейчас закипит и выдаст протяжную трель. -
Ты почему это не прочёл и не выполнил? Не мог? Тогда почему не доложил,
а? - Гриня ещё раз вслух перечитал распоряжения Центра, которые Сахно
проспал. - На выброс надо было реагировать ещё вчера. А сегодня, Сумрак
пойми, какие последствия придётся компенсировать.
- Причём тут мама? - пушистые ресницы напарника вновь
захлопали, как в песне двух рыжих братьев-Иных с заимствованной фамилией
- вот-вот взлетит.
- С-сука-а... - протянул Гриня. - Завтра же рапорт, по
собственному желанию, понял? Молча-а-ать! - рявкнул он, предупреждая
любые вопросы. - Робот-сахноид. Ограниченного действия и способностей.
Тьфу. Даже жаль, что ты светлый такой, а я тебя сейчас убить готов!
Опоздали мы...
***
- Да, внуча? Играем! - баба Галя, натужно улыбаясь, кивнула в
сторону начерченных классиков. - Бросай стёклышко, милая. Глядишь, и
бабушка с тобой детство вспомнит.
- Бабуль, а ты хорошо играла? - Машка подбросила в руке
прозрачный осколок. Она смотрела на семь расчерченных мелом классов, на
солнышко с луной, и ничего пока не понимала. - Я вот в такие короткие
никогда не играла. У нас всегда: то до десяти, то до одиннадцати...
- Да куда уж мне до хорошего, внученька, - старушка деланно
вздохнула. - Дальше четвёрки, сиречь четвёртого уровня и не ушла. Уж как
меня моя мамка тогда драла - как ту сидорову козу. Доскачи я до
седьмого класса, то бишь первого уровня, а то и до солнышка или луны,
если б замахнулась, разве б жили мы в Омске? И твоя мама твоего папу,
думаешь, встретила бы? Ты бросай, Маня. Куда, кхмм, Бог пошлёт.
- И на семёрку сразу можно?
- А то! - Галина Ивановна глубоко вздохнула, трепеща и едва
сдерживая бурлящие эмоции: неужели, получит преемницу, да ещё и с таким
потенциалом? - Темновато становится. Сейчас свечечку затеплю, сумрак
разогнать.
И впрямь, как по волшебству, стало светлее. Машка даже
удивилась, какая у неё выросла тень - длиннющая-длиннющая, протянулась
через все расчерченные классики.
- А что за уровни, бабуль? - Маша замерла перед броском,
примеряясь стёклышком. Чтоб попасть - так наверняка в самый старший
квадрат.
- Кидай, милая! Потом всё расскажу, тебе так проще будет, поверь!
Машка, вздохнув, бросила стёклышко. Играть с бабушкой, уж,
наверное, ничем не хуже, чем со Светкой и Маринкой. Бабушка-то точно
поддастся.
Переливаясь радугой, осколок, скользнув через седьмой квадрат, остановился точнёхонько на линии между солнцем и луной.
- Да ты ж моя высшая... - протянула баба Галя. И для чего-то перекрестилась.
- Мррррррряяяяяя, - вдруг завыл Мурыч в спальной, выбравшись
из уютного лотка. И Карлссон, доев варенье и стрекоча пропеллером,
вновь во весь голос предлагал стрелять по жуликам, отчаянно колотя в
окна.
- Давай, Машенька, - прошептала баба Галя, едва дыша.
Машка послушно скакнула по расчерченным квадратам, ступив по собственной тени.
- Раз, два, три-четыре - ты один в огромном мире.
Кто это бормочет? Бабушка колдует, что ли, или это только кажется?
Девочку вдруг забил озноб. Неужели, на улице так похолодало? Или она заразилась от Кольки? Ай, да ладно, тут прыгать-то!
- Пять - нет вокруг других ребят.
Было одиноко. Так же как перед грозой и появлением Мурыча.
Пусто и серо. И ни фломастеров нет под рукой, ни даже мела, что остался у
бабушки.
- Шесть и семь - можно сгинуть насовсем.
Машка наклонилась за заигравшим всеми цветами радуги стёклышком, застывшим на разделяющей свет и тьму полосой.
Нет, ну, какие "насовсем"? Нехорошие стихи. Таким даже в
школе не учат. Стихи должны быть добрыми, наставлять на жизненный путь -
как говорила Машкина учительница литературы Элеонора Карловна, терзая в
руках томик "Родной речи".
- Солнышко или луна - нет, не будешь ты одна! - родилась строчка.
"Так я и так не одна", - подумалось Маше. За спиной дом,
мама, папа, Колька. И пушистый Мурыч с весёлым Карлссоном - её
рисованные герои. - "Дались мне эти свет и тьма".
- Нужно выбрать, милая, - это бабушкин голос.
Но что она советует? Какой выбор? Бред.
Машка фыркнула. Точь-в-точь, как сошедший с альбомного листа
промокший под дождём котёнок. Ага, мол, сейчас, разбежалась выбирать.
- Нет, что ты делаешь?! - раздался гневный голос бабы Гали.
Маша, подобрав стёклышко, снова ставшее прозрачным,
перепрыгнула в обратную сторону. И тень её, заколебавшись, как будто
уменьшилась. Или пламя бабушкиной свечки задрожало на ветру?
- Семь и шесть - дома мама с папой есть! -
девочка как будто наяву увидела спящих на полу в обнимку родителей,
Кольку, который объелся печенья с вареньем и счастливо развалился в
кроватке.
- Маша!
- Пять - можно выйти погулять! - а это уже Маринка со Светкой тарабанят в окошко и зовут поплавать на котлован.
- Внуча! Вернись! Ты должна сделать выбор! - голос бабы Гали
утонул в торжествующем мяуканьи Мурыча и радостных воплях Карлссона.
- Четыре-три, два и один - и ты вовсе не один! -
пламя бабушкиной свечки погасло, и непомерно длинная Машкина тень
исчезла. Или затаилась в накрывшем двор сумраке до следующей игры.
Галина Ивановна, демонстративно держась за сердце, тихо
заплакала на завалинке. Мол, что ты наделала, внучка. Видишь, как
бабушке плохо стало! Все силы потратила, и всё впустую.
- Бабуль, держи водички, - девочка принесла ковшик со
студеной колодезной, дала Галине Ивановне напиться, отчего та стала
успокаиваться и приходить в себя.
- Машенька, надо перепрыгнуть!
- Знаешь, баб, я больше не хочу играть в классики. Мне не
нравится, - и Маша выбросила стёклышко далеко за забор, и, показав язык,
убежала в дом - рисовать, как будто бабушка на всё лето задержалась у
подруг. А ещё здорового Кольку, хорошую погоду и отличное настроение. И
никаких классиков и мела.
***
- Ну, что там, Димас? - Огурцов потянулся в кресле, вырвавшись из объятий дрёмы.
- Западно-сибирское уныние, коллега, - Сахно зевнул. - Ни одного возмущения. Тишь, да гладь.
- Может, по пивку? Есть у меня пару заклинаний в арсенале. -
Гриня решил расщедриться. Не копить же "бонусы" все четыре квартала, а
то под Новый Год печень не выдержит.
- Мне бы квасу...
- Пиво, мон шер ами, только пиво. Квас я тебе что, нарисовать должен что ли?!
понедельник, 21 августа 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
#творчество #мое_творчество
Три истории о драконах
samlib.ru/editors/s/smotrin_m/three_stories_abo...
Все мы любим сказки о делах давно минувших дней, преданиях старины глубокой.
Особенно, когда их рассказывает дед или бабушка. Родители так не умеют, согласитесь.
Наверное, именно поэтому, родители отправляют детей на лето "на деревню к дедушке". А не только потому, что сами хотят отдохнуть от детей.
Итак, шёл последний день лета...
- Деда, а деда! - молодой, да ранний Флам с самого обеда насел на старика Изгара. - Ты обещал, что сегодня ещё интересных историй понарасскажешь!
- Раз обещал, так за чем дело стало? О чём бы ты ещё хотел услышать? - Изгар тряхнул седой головой. Ну, куда деваться от сорванца? Некуда... - Про людей, гномов, эльфов или ещё кого?
- О них всех я уже наслушался, - насупился Флам. - А вот о драконах - ни разу.
- Можно и о драконах, - Изгар хмыкнул. - Но знай, что не бывает историй только о драконах, поэтому наберись терпения, внучок. И слушай...
В стародавние времена, когда мир был так юн, что люди учились ходить пешком под стол, а эльфа можно было встретить на просёлочной дороге, случилась эта история.
В одной придорожной таверне со звучным названием "Драконоборец", за широким столом, за которым хватило бы места для двух десятков посетителей, собралась одна шумная компания. Кого в ней только не было: и приснопамятные эльфы, и гномы, и те же люди. Пиво, вино и мёд лились рекой. И такой же рекой лились серебро и золото в карманы трактирщика.
Тот не переставал удивляться, что не пустеют кошельки уважаемых гостей, но знай себе подавал выпивку и закуску. Да, навострив уши, слушал дивные россказни собравшихся, что драли горла во всю мочь.
Один герой, едва держась на ногах от выпитого, рассказывал, как он победил дракона, подстрелив летящее чудовище из эльфийского лука заговорённой стрелой, после чего еле смог увезти несметные сокровища на лошади. Другой потрясал давно нечищеным мечом, якобы это не ржавчина на нём, а, истинно, драконья кровь - дракона он заколол во сне, и теперь седельные сумки его пони полны золота и драгоценных камней из его сокровищницы. Третий тряс топором, четвёртый копьём...
В общем, на этой ярмарке драконоборцев каждый был победителем.
И тут в один из вечеров, посреди веселья и угара, в таверну зашёл худенький, щупленький рыжий паренёк с арфой в руках. От него, конечно же, немедля потребовали рассказать его историю, как он сражался и победил дракона. Кто-то даже предположил, что парнишка усыпил чудовище игрой на арфе, после чего обокрал, но тот в ответ только покачал головой.
- Я не грабил дракона, - сказал он, - но я знаю, что дракон ищёт тех, кто вероломно украл у него сокровища, пока он отсутствовал. Чудовище встало на след похитителей. И... - последовала короткая пауза, за время которой все затаили дыхание, - И оно уже спалило соседнюю деревеньку.
Все выбежали во двор и с ужасом наблюдали зарево у самой линии горизонта. Панический страх охватил драконоборцев - они называют это "драконобоязнью", красивый эпитет для оправдания собственной трусости, согласись, Флам. Побросав оружие, лошадей, пони и поклажу, эти храбрецы вместе с несчастным трактирщиком удрали в ночь, только пятки сверкали.
А дракон, - да, ты правильно догадался, что это был он, - сбросил с себя человеческое обличье, потушил горящие в поле скирды, которые он сумел выдать за сожжённую деревню. И плотно поужинав лошадьми и пони, довольный вернулся в своё логово, вернув украденные сокровища.
- Так что запомни, Флам - воровать - плохо. И ещё, самое главное: все врут! Не важно, по-крупному или в мелочах. Люди, эльфы, гномы - все, кто ходит по земле. Впрочем, и драконы не гнушаются обмана. - Изгар хихикнул.
- И дракон никого не убил? Ведь воров за их преступление следовало предать огню, - Флам озадаченно почесал затылок. - Неправильный какой-то у тебя дракон, дедушка.
- Ты плохо слушал, внучок. Я же сказал: все. всегда. всем. врут - четыре великих "В".
- Я ничего не понял.
- Ничего, подрастёшь - поймёшь. - Изгар потрепал юношу по голове. - Сейчас я расскажу тебе ещё одну историю.
- Такую же непонятную?
- Надеюсь, что нет...
В давние времена, когда мир уже повзрослел, окреп и возмужал. Когда храбрые рыцари уже начали сражаться за принцесс, которых никто не хотел брать в жёны по доброй воле, и за прилагающееся к ним приданое. Жил одинокий дракон.
И прослышал он, что в далёком королевстве, лететь до которого три дня и три ночи без вынужденных остановок на обед и сон, турнир состоится. Разумеется, за сердце красавицы, как же иначе.
Как же, стало быть, звали красавицу... Совсем я запамятовал, Флам. А, вспомнил.
Лайя. Красавица Лайя.
Естественно, что приняв человеческое обличье, дракон участвовал и победил в турнире. И принцесса досталась ему, и всё её приданое, включая полкоролевства.
Естественно, что, едва взглянув на принцессу, он влюбился, словно глупый мальчишка - потому что принцесса была, действительно, красавицей, а не как обычно. И за этой обманной пеленой казалось ему, что Лайя отвечает ему взаимностью.
Казалось, скажи я сейчас, что жили они долго и счастливо, и история закончится. Но нет...
Скоро сказка сказывается, и ещё скорее сказка заканчивается.
Родила принцесса очаровательную дочурку, огневолосую красавицу - ни дать, ни взять, в отца пошла. И тут Лайю будто подменили. Капризной стала, что голодный младенец, который просит грудь.
- Любишь меня? - задавала она ему вопрос, когда ей хотелось чего-либо.
- Я люблю тебя! - отвечал он ей. После чего был готов исполнять любые её прихоти.
Он построил для неё замок из облаков и звуков арфы. Он вырастил для неё благоухающий сад, где круглый год цвели розы. Всё золото и драгоценности, которые у него были - всё легло к её ногам.
Он даже решился полететь в далёкую северную страну, чтобы привезти для своей Лайи шубу из песца - редкий и дорогой зверёк, скажу тебе, Флам. И шубы из его меха стоят непомерно, потому что изловить этого зверька необычайно сложно. Никто и никогда не знает, когда и куда песец придёт.
Зачем шуба понадобилась Лайе в наших-то широтах - поди её знай.
Так вот, из-за этой самой шубы отсутствовал дракон с месяц, не менее.
А когда вернулся, то обнаружил, что Лайя сбежала, бросив дочь на попечение кормилицы. Сбежала с каким-то рыцарем-нищебродом, которого он победил в финале приснопамятного турнира. Оставила за собой устеленную розами кровать, наверное, в качестве "прости".
Представляешь себе картину, Флам? Пустая кровать, розы... и песец.
Гнался дракон и настиг сбежавшую жену с полюбовником. Посмотрел напоследок на их искажённые ужасом лица, и...
Изгар замолчал.
И Флам долго молчал, размышляя о том, отпустил дракон свою неверную супругу или же сжёг вместе с конкурентом.
- Есть одна абсолютная глупость, Флам, - промолвил, наконец, Изгар. - Она заключается в трёх словах: я тебя люблю! Все слишком часто впустую сотрясают воздух. Вопят, кричат, шепчут: я тебя люблю! - но слова падают в бездонный колодец или улетают в бесконечно пустое небо. Никому и в никуда. Они, вообще, не служат ни для чего, кроме как для того, чтобы быть просто произнесёнными.
- Если слова не рождают эха в колодце или не резонируют в аэре, то для чего их произносить? - Флам и сам не сразу понял, что это сказал он.
- Так что не торопись жениться, внук, - Изгар вздохнул, не услышав вопроса. - Присмотрись к своей принцессе для начала, чтоб не пришлось опосля воспитывать детей в одиночку.
После они вновь долго молчали.
- Дед? - промолвил Флам, наконец.
- А?
- Слушай...
- Нет, это ты слушай, - прервал его старик, выныривая из омута мыслей, - последняя история на сегодня, мой неугомонный Флам, - дед Изгар закашлялся. - Холодает, пора в тепло.
- Ну, дед...
- Никаких мне! - Изгар был непреклонен. - Я сказал последняя, значит последняя. И не перебивай!
Флам смиренно вздохнул. Спорить с дедом, когда он в таком настроении - бессмысленно.
Так вот, внучок. Когда горы были такими же старыми, как солнце в небесах, а род людей по-прежнему был таким же юным, как новорождённый месяц, случилась эта история.
У восточного подножия горного кряжа, точь-в-точь такого же как наш, выросло королевство Рассвета. И они славили Солнце, поклонялись ему, прося силы и мудрости. А у западных отрогов возмужало королевство Заката, почитавшее Луну и Звёзды.
Одни радовались дню и проклинали ночь. Другие ожидали наступления сумерек и костерили Солнце на чём свет стоит.
Естественно, что между двумя королевствами возникла вражда, которая продолжается и по сей день. То одни на других нападут, потому что звёзды на небе так сошлись. То другие жгут чужие поля, потому что на Солнце вспышки.
А в одной из пещер в горах жил старый и мудрый красный дракон. И пакостил он как на востоке, так и на западе, потому что голод - не тётка. И несчастий всем должно доставаться поровну - чтоб было не так заметно.
Но чаша терпения людей переполнилась.
И был в королевстве Рассвета могучий рыцарь, который сказал: я убью дракона!
И был в королевстве Заката не менее могучий рыцарь, который ответил: нет, это я убью дракона!
Даже рыцари двух королевств были извечными соперниками, как ты уже понял.
Вместе подошли они к подножью горы, откуда начиналась тропа к драконьему логову. Смерили друг друга взглядом. Едва не вызвали друг друга на дуэль, чтобы в бою решить, кому же доведётся первым сразиться с драконом. Но им достало мудрости решить, что на дракона лучше идти вдвоём, чтобы увеличить шансы.
Пожали они друг другу руки и до пещеры, где жил дракон, добирались вместе, забыв о распрях. Обнажили рыцари свои мечи и храбро шагнули под тёмные своды...
- И что, деда? Убили они дракона? Чем всё закончилось? - спросил Флам, поняв, что это ещё одна неоконченная история.
- А, ничем! Ешь давай, пока не остыло, - Изгар рыкнул и кивнул на запечённых в собственных доспехах рыцарей, - я второй раз подогревать не буду. И вообще, спать уже пора. Не то мне твоя матушка завтра горячих отсыплет...
Три истории о драконах
samlib.ru/editors/s/smotrin_m/three_stories_abo...
Все мы любим сказки о делах давно минувших дней, преданиях старины глубокой.
Особенно, когда их рассказывает дед или бабушка. Родители так не умеют, согласитесь.
Наверное, именно поэтому, родители отправляют детей на лето "на деревню к дедушке". А не только потому, что сами хотят отдохнуть от детей.
Итак, шёл последний день лета...
- Деда, а деда! - молодой, да ранний Флам с самого обеда насел на старика Изгара. - Ты обещал, что сегодня ещё интересных историй понарасскажешь!
- Раз обещал, так за чем дело стало? О чём бы ты ещё хотел услышать? - Изгар тряхнул седой головой. Ну, куда деваться от сорванца? Некуда... - Про людей, гномов, эльфов или ещё кого?
- О них всех я уже наслушался, - насупился Флам. - А вот о драконах - ни разу.
- Можно и о драконах, - Изгар хмыкнул. - Но знай, что не бывает историй только о драконах, поэтому наберись терпения, внучок. И слушай...
В стародавние времена, когда мир был так юн, что люди учились ходить пешком под стол, а эльфа можно было встретить на просёлочной дороге, случилась эта история.
В одной придорожной таверне со звучным названием "Драконоборец", за широким столом, за которым хватило бы места для двух десятков посетителей, собралась одна шумная компания. Кого в ней только не было: и приснопамятные эльфы, и гномы, и те же люди. Пиво, вино и мёд лились рекой. И такой же рекой лились серебро и золото в карманы трактирщика.
Тот не переставал удивляться, что не пустеют кошельки уважаемых гостей, но знай себе подавал выпивку и закуску. Да, навострив уши, слушал дивные россказни собравшихся, что драли горла во всю мочь.
Один герой, едва держась на ногах от выпитого, рассказывал, как он победил дракона, подстрелив летящее чудовище из эльфийского лука заговорённой стрелой, после чего еле смог увезти несметные сокровища на лошади. Другой потрясал давно нечищеным мечом, якобы это не ржавчина на нём, а, истинно, драконья кровь - дракона он заколол во сне, и теперь седельные сумки его пони полны золота и драгоценных камней из его сокровищницы. Третий тряс топором, четвёртый копьём...
В общем, на этой ярмарке драконоборцев каждый был победителем.
И тут в один из вечеров, посреди веселья и угара, в таверну зашёл худенький, щупленький рыжий паренёк с арфой в руках. От него, конечно же, немедля потребовали рассказать его историю, как он сражался и победил дракона. Кто-то даже предположил, что парнишка усыпил чудовище игрой на арфе, после чего обокрал, но тот в ответ только покачал головой.
- Я не грабил дракона, - сказал он, - но я знаю, что дракон ищёт тех, кто вероломно украл у него сокровища, пока он отсутствовал. Чудовище встало на след похитителей. И... - последовала короткая пауза, за время которой все затаили дыхание, - И оно уже спалило соседнюю деревеньку.
Все выбежали во двор и с ужасом наблюдали зарево у самой линии горизонта. Панический страх охватил драконоборцев - они называют это "драконобоязнью", красивый эпитет для оправдания собственной трусости, согласись, Флам. Побросав оружие, лошадей, пони и поклажу, эти храбрецы вместе с несчастным трактирщиком удрали в ночь, только пятки сверкали.
А дракон, - да, ты правильно догадался, что это был он, - сбросил с себя человеческое обличье, потушил горящие в поле скирды, которые он сумел выдать за сожжённую деревню. И плотно поужинав лошадьми и пони, довольный вернулся в своё логово, вернув украденные сокровища.
- Так что запомни, Флам - воровать - плохо. И ещё, самое главное: все врут! Не важно, по-крупному или в мелочах. Люди, эльфы, гномы - все, кто ходит по земле. Впрочем, и драконы не гнушаются обмана. - Изгар хихикнул.
- И дракон никого не убил? Ведь воров за их преступление следовало предать огню, - Флам озадаченно почесал затылок. - Неправильный какой-то у тебя дракон, дедушка.
- Ты плохо слушал, внучок. Я же сказал: все. всегда. всем. врут - четыре великих "В".
- Я ничего не понял.
- Ничего, подрастёшь - поймёшь. - Изгар потрепал юношу по голове. - Сейчас я расскажу тебе ещё одну историю.
- Такую же непонятную?
- Надеюсь, что нет...
В давние времена, когда мир уже повзрослел, окреп и возмужал. Когда храбрые рыцари уже начали сражаться за принцесс, которых никто не хотел брать в жёны по доброй воле, и за прилагающееся к ним приданое. Жил одинокий дракон.
И прослышал он, что в далёком королевстве, лететь до которого три дня и три ночи без вынужденных остановок на обед и сон, турнир состоится. Разумеется, за сердце красавицы, как же иначе.
Как же, стало быть, звали красавицу... Совсем я запамятовал, Флам. А, вспомнил.
Лайя. Красавица Лайя.
Естественно, что приняв человеческое обличье, дракон участвовал и победил в турнире. И принцесса досталась ему, и всё её приданое, включая полкоролевства.
Естественно, что, едва взглянув на принцессу, он влюбился, словно глупый мальчишка - потому что принцесса была, действительно, красавицей, а не как обычно. И за этой обманной пеленой казалось ему, что Лайя отвечает ему взаимностью.
Казалось, скажи я сейчас, что жили они долго и счастливо, и история закончится. Но нет...
Скоро сказка сказывается, и ещё скорее сказка заканчивается.
Родила принцесса очаровательную дочурку, огневолосую красавицу - ни дать, ни взять, в отца пошла. И тут Лайю будто подменили. Капризной стала, что голодный младенец, который просит грудь.
- Любишь меня? - задавала она ему вопрос, когда ей хотелось чего-либо.
- Я люблю тебя! - отвечал он ей. После чего был готов исполнять любые её прихоти.
Он построил для неё замок из облаков и звуков арфы. Он вырастил для неё благоухающий сад, где круглый год цвели розы. Всё золото и драгоценности, которые у него были - всё легло к её ногам.
Он даже решился полететь в далёкую северную страну, чтобы привезти для своей Лайи шубу из песца - редкий и дорогой зверёк, скажу тебе, Флам. И шубы из его меха стоят непомерно, потому что изловить этого зверька необычайно сложно. Никто и никогда не знает, когда и куда песец придёт.
Зачем шуба понадобилась Лайе в наших-то широтах - поди её знай.
Так вот, из-за этой самой шубы отсутствовал дракон с месяц, не менее.
А когда вернулся, то обнаружил, что Лайя сбежала, бросив дочь на попечение кормилицы. Сбежала с каким-то рыцарем-нищебродом, которого он победил в финале приснопамятного турнира. Оставила за собой устеленную розами кровать, наверное, в качестве "прости".
Представляешь себе картину, Флам? Пустая кровать, розы... и песец.
Гнался дракон и настиг сбежавшую жену с полюбовником. Посмотрел напоследок на их искажённые ужасом лица, и...
Изгар замолчал.
И Флам долго молчал, размышляя о том, отпустил дракон свою неверную супругу или же сжёг вместе с конкурентом.
- Есть одна абсолютная глупость, Флам, - промолвил, наконец, Изгар. - Она заключается в трёх словах: я тебя люблю! Все слишком часто впустую сотрясают воздух. Вопят, кричат, шепчут: я тебя люблю! - но слова падают в бездонный колодец или улетают в бесконечно пустое небо. Никому и в никуда. Они, вообще, не служат ни для чего, кроме как для того, чтобы быть просто произнесёнными.
- Если слова не рождают эха в колодце или не резонируют в аэре, то для чего их произносить? - Флам и сам не сразу понял, что это сказал он.
- Так что не торопись жениться, внук, - Изгар вздохнул, не услышав вопроса. - Присмотрись к своей принцессе для начала, чтоб не пришлось опосля воспитывать детей в одиночку.
После они вновь долго молчали.
- Дед? - промолвил Флам, наконец.
- А?
- Слушай...
- Нет, это ты слушай, - прервал его старик, выныривая из омута мыслей, - последняя история на сегодня, мой неугомонный Флам, - дед Изгар закашлялся. - Холодает, пора в тепло.
- Ну, дед...
- Никаких мне! - Изгар был непреклонен. - Я сказал последняя, значит последняя. И не перебивай!
Флам смиренно вздохнул. Спорить с дедом, когда он в таком настроении - бессмысленно.
Так вот, внучок. Когда горы были такими же старыми, как солнце в небесах, а род людей по-прежнему был таким же юным, как новорождённый месяц, случилась эта история.
У восточного подножия горного кряжа, точь-в-точь такого же как наш, выросло королевство Рассвета. И они славили Солнце, поклонялись ему, прося силы и мудрости. А у западных отрогов возмужало королевство Заката, почитавшее Луну и Звёзды.
Одни радовались дню и проклинали ночь. Другие ожидали наступления сумерек и костерили Солнце на чём свет стоит.
Естественно, что между двумя королевствами возникла вражда, которая продолжается и по сей день. То одни на других нападут, потому что звёзды на небе так сошлись. То другие жгут чужие поля, потому что на Солнце вспышки.
А в одной из пещер в горах жил старый и мудрый красный дракон. И пакостил он как на востоке, так и на западе, потому что голод - не тётка. И несчастий всем должно доставаться поровну - чтоб было не так заметно.
Но чаша терпения людей переполнилась.
И был в королевстве Рассвета могучий рыцарь, который сказал: я убью дракона!
И был в королевстве Заката не менее могучий рыцарь, который ответил: нет, это я убью дракона!
Даже рыцари двух королевств были извечными соперниками, как ты уже понял.
Вместе подошли они к подножью горы, откуда начиналась тропа к драконьему логову. Смерили друг друга взглядом. Едва не вызвали друг друга на дуэль, чтобы в бою решить, кому же доведётся первым сразиться с драконом. Но им достало мудрости решить, что на дракона лучше идти вдвоём, чтобы увеличить шансы.
Пожали они друг другу руки и до пещеры, где жил дракон, добирались вместе, забыв о распрях. Обнажили рыцари свои мечи и храбро шагнули под тёмные своды...
- И что, деда? Убили они дракона? Чем всё закончилось? - спросил Флам, поняв, что это ещё одна неоконченная история.
- А, ничем! Ешь давай, пока не остыло, - Изгар рыкнул и кивнул на запечённых в собственных доспехах рыцарей, - я второй раз подогревать не буду. И вообще, спать уже пора. Не то мне твоя матушка завтра горячих отсыплет...
пятница, 21 июля 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
samlib.ru/editors/s/smotrin_m/no-timi-to-sleep....
#творчество #мое_творчество
Нет времени на сон
Инквизитор-клерикал Джозеф Стенджерсон подъехал к дому, припарковался и заглушил мотор. Откинулся в кресле и помассировал виски.
Солнце садилось.
Недремлющий дозор, очередная смена... и неплохая, надо сказать.
Нынешний рейд его, конечно, измотал. Но он получил интересную наводку. Друид-дремотник, да в самом центре Манхэттена. Никак Центральный Парк будет осквернять и кошмарить. Там его и надо будет накрыть с поличным. Не уйдёт.
- Привет, папуля! - на пороге Джозефа встречала Кэткин, в тканом льняном платьице и кухонном переднике. На её веснушчатом лице, обрамлённом русыми кудряшками, играла улыбка. - Быстро переодевайся, умывайся, ужин готов.
- Сейчас, милая, - Джозеф по-отечески поцеловал Кэткин в лоб и обнял. Она слишком редко называла его отцом, чтоб он сейчас не отреагировал на "папулю". Отстранившись, он начал снимать униформу и едва сдержался, чтобы не зевнуть во весь рот.
- Устал? - тёплый голос Кэткин был наполнен заботой. - Ничего, после ужина приляжешь, вздремнёшь.
- Дочка, ты же знаешь, инквизиция... - Джозеф попытался отшутиться, хотя ему, в действительности, вовсе не хотелось ни есть, ни умываться. А хотелось рухнуть в прихожей на диванчик и давануть хорошего храпака.
- Да-да, инквизиция не дремлет, - Кэткин хихикнула, - но только в рабочее время. Всё готово, осталось стол накрыть. А сон может и ещё немного подождать.
- Хорошо... - протянул Джозеф, закрывая за собой дверь умывальни. С Кэткин спорить бессмысленно, вся в мать.
И тут же он одёрнул себя. Казалось бы - обычная история, когда дочь похожа на маму. Но в случае с Кэткин всё было куда сложнее. Она не была родной дочерью ни для Джозефа, ни для Лизхен, его жены, Царствие ей Небесное. Однако, походила на Лизхен, как две капли.
"Главное, не перепутать, когда совсем подрастёт", - мелькнула греховная мысль. И по спине Джозефа пробежал холодок. Он истово перекрестился, взмолившись Господу о прощении. Пусть Кэткин уже давно вступила в пору расцвета, и скоро будет надобно подыскивать ей достойную партию, но как он мог помыслить о таком?!
Господь не дал им с Лизхен возможности иметь собственных детей, и удочерение малышки Кэткин было благом. И всё было бы хорошо в их семье, если б не внезапная авария, лишившая его жены, а Кэткин приёмной матери.
- Смотри не усни в ванной, - донёсся из-за двери насмешливый голос дочери.
- Иду-иду, - крикнул он в ответ.
Плеснув несколько раз холодной водой на лицо, он посмотрел в зеркало и ощутил, как в голове светлеет, дремота отступает и прячется вместе с дурными мыслями. Но Джозеф знал, что после ужина, стоит ему только прилечь, он отключится до завтрашнего утра.
Нужно не забыть наказать Кэткин, чтобы разбудила его. Будильнику клерикал доверял не больше, чем честному слову еретика.
- Что на ужин? - спросил он, входя на кухню.
- Ужин! - Кэткин хлопотала у плиты, сервируя суп и горячее. - Садись, сейчас подам, попробуешь, пальчики оближешь.
- Не сомневаюсь! - ответил Джозеф, и уже через минуту молчал, усиленно работая челюстями. Готовила Кэткин, и вправду, отменно.
"Точь-в-точь как Лизхен", - отметил он про себя.
- Как смена прошла? - вопрос Кэткин оторвал его от кроличьего рагу с овощами. До этого он проглотил суп в один присест. - Недремлющие по-прежнему на страже, и ересь не пройдёт?
Джозеф промычал что-то с набитым ртом. Мол, как же иначе.
- И ничего интересного, как всегда? - Кэткин разочарованно отвернулась от него, включила телевизионную панель. - Давай тогда хоть "Исповедь" посмотрим.
Невнятный ответ Джозефа заглушил звук включившегося экрана.
- Доброго вам вечера, дорогие праведники и праведницы! - заливистой сойкой затрещал ведущий. - Приветствую вас на самом откровенном шоу богоугодного телевидения. На самом открытом и правдивом телеканале. Телеканале "Спасение".
Под продолжительные аплодисменты с экрана Джозеф покончил с рагу.
- И сегодня у нас, скажем так, в гостях... Потомственный шаман, коренной житель лесов Канады и попросту еретик с большой буквы - встречайте, Хаббард! Нет, не Рон, - по студии разнёсся смех, - Джейсон Хаббард! Или, как он сам себя называет, Серый Ветер.
- Вне резервации камлал, - успел вставить Джозеф. - Мы его на прошлой неделе взяли.
- ...обвиняется в попытке еретического служения вне отведённых для этого территорий... - поддакнул ведущий "Исповеди".
- Демонов вызывал? - глаза Кэткин зажглись.
- Да, прям, - Джозеф пренебрежительно фыркнул, пододвигая к себе десерт. - Духов предков вызывал, как говорит. День памяти какой-то.
- И что, они ему ответили?
- Как минимум, не успели, - Джозеф скептически хмыкнул. - Помнишь, Инквизиция не дремлет?! А у меня на такие дела особый нюх.
- А-а-а... - мрачно протянула Кэткин, наморщила веснушчатый нос и снова уставилась в телеэкран.
- Итак, Джейсон! - продолжал ведущий, слащаво улыбаясь в объектив камеры. - По воле Господа, в ваших и только ваших руках ваша жизнь. Гореть в Геенне Огненной или же получить возможность искупления? Правдой смыть с души все пороки или же захлебнуться ложью? Насмешки еретиков и укоры Инквизиции! Итак, мы начинаем... Грядёт И-и-исповедь!
Но грянула реклама. Праведное писание и возможность непорочного зачатия.
- Джозеф, - Кэткин щёлкнула "молчок" на пульте, - ты думаешь, это правильно?
- Что?
- Вот так исповедаться, - девушка кивнула на панель. - Судить должен Господь, а в праве раба Божьего, исповедоваться и раскаиваться ему в грехах или нет. Здесь же, получается, выбор отсутствует.
- Кэт... - Джозеф поперхнулся десертом. - Чтоб я больше такого не слышал! Мало того, что с твоими кулинарными способностями в чревоугодие недолго впасть, так ещё и мысли крамольные...
- Джо! - Кэткин обиженно надула губки и всплеснула руками. - Ну тебя, знаешь куда?! - И включила звук.
- Итак, мистер Хаббард, - ведущий уже в рясе старшего инквизитора стоял рядом с прикованным к Креслу Истины шаманом, - готовы ли вы поведать о своих грехах и раскаяться перед студией и Всевышним? Молчите?! Тем не менее, мы начина-а-а-а-ем...
- Паяцы. Пытаются заставить каяться человека, который и в Господа-то не верит, - прокомментировала Кэткин, и Джозеф не мог с ней не согласиться. Попробовали бы эти святоши, кривляющиеся по ту сторону экрана, отлавливать еретиков, как это делал он. А трясти рясой и базлать во всё горло - не мудреная наука.
- Мистер Хаббард, - ведущий подошёл к шаману вплотную, - какую бы тему вы выбрали для себя? Какие грехи хотели бы искупить в первую очередь, чтобы надеяться на прощение?
- Тему? - коренной обитатель канадских лесов как смог, повернул голову в сторону инквизитора-ведущего.
- Папочка Джо, а им правила не объясняют, что ли? - промурлыкала Кэткин, и сама принялась за десерт.
- Кто бы знал, Кэт...
- Ну, раз вы не знаете, то Господь и студия решат за вас! - ведущий вновь уставился прямо в объектив камеры, так что было похоже, что он смотрит на каждого из телезрителей. - Делаем выбор, братья и сёстры! А наши темы на сегодняшний эфир... - на экране всплыл список позиций обвинения с ценой искупления за каждый из грехов. - Порок не для всех! Стопроцентный грех! Я ничего вам не должен! Мука из зёрен ненависти! И... О-о-откровенное признание! Какие тайны скрывает еретик? Не расскажет сам, так расскажут его воспоминания. Голосуем, уважаемые праведники и праведницы. Выбираем его участь! И вы, уважаемые зрители и телезрители, конечно же, увидите всё...
Далее перед самой увлекательной частью шоу должен был последовать ещё один блок богоугодной рекламы.
- Джо, иди спать! - как сквозь дымку донесся него голос Кэткин. - Уснуть за столом я тебе не дам. Разбужу завтра в шесть, как всегда.
Джозефу оставалось только подчиниться.
***
Ночью клерикалу снился форменный грех.
Он как бы ненароком зашёл к Кэткин в спальную. А там она спала, забыв о целомудрии и приличиях. Без одежды, раскинувшись на простынях. Одной рукой опустившись до самого сокровенного, и ладонью как бы закрывая естество, а второй рукой прикрывая созревшую не по возрасту грудь. Он пытался прикрыть её скатавшимся одеялом, убрать ладонь от лона, и тут она пробудилась.
"Джо", - позвал, поманил томный голос, - "я ждала тебя, мой милый, я хочу тебя!"
И его пальцы касались её естества, заставляя Кэткин трепетать.
- Папа!
"Не называй меня так!"
- Вставай!
- Кэткин...
- Кэткин-Кэткин! Кто же ещё? Просыпайся!
Музыкальное сопровождение обеспечивало кукареканье ненавистного будильника.
***
- Джо, старина, ну что, опять вдвоём, опять в дозор? - напарник Стенджерсона, инквизитор-подмастерье Джошуа Карлайл, или попросту Джош, улыбался во все тридцать два зубы. - Выспался?
- Ага... - Джозеф протяжно зевнул. - Но не отказался бы и ещё от пары часиков.
- Соня! - Джош хлопнул напарника по плечу. - Тебе бы только в постели нежиться. В то время как Инквизиция...
- Не дремлет, да, - Джозеф улыбнулся, - я помню.
- Куда едем, командир? - Карлайл плюхнулся за руль. - Задай курс.
- Центральный парк, - Стенджерсон ещё раз прислушался к своим ощущениям, которые ещё ни разу не подводили инквизитора-клерикала. - Боюсь, придётся задержаться на сверхурочные.
- Берегитесь, еретики! Джо и Джош идут за вашими душами! - патетически воскликнул Карлайл, на что Джозеф только кисло поморщился.
Всю дорогу пока Карлайл болтал без умолку, Джозеф витал в собственных мыслях, раз за разом возвращаясь к увиденному во сне. Нет, конечно, он попытался пару раз заставить себя прислушаться к тому, что говорит его напарник, но тот как всегда нёс околесицу. Рассказывал что-то просто для того, чтобы не ехать в тишине. Лучше б музыку или радио включил, дурень.
Джозеф откинулся в кресле, глядя в окно.
Как ему могло привидеться такое? Кэткин... Настоящая женщина. Такая близкая, такая желанная, трепещущая от его ласк...
- Стенджерсон, ты спишь что ли? - из забытья его вырвал тычок в бок. - Завязывай! Приехали, командир. Выгружайся.
За окном зеленел Центральный парк.
Джозеф вышел, поправил для порядка кобуру на поясе и огляделся. Патрульная машина инквизиции на краю моря дикой зелени, смотрелась как внезапно соскочивший прыщ - не к месту. Где-то неподалёку в кустарнике щебетали птицы, и в траве стрекотали цикады. И воздух был такой чистоты, что, вдохнув полной грудью, он ощутил, что пьянеет словно от вина. Стоит сделать глоток, и будто растворяешься в окружающем.
Необычное ощущение, которое не хотелось прерывать.
- Что дальше делаем, Джо? - идиллию нарушил Карлайл. Как будто ворона каркнула, нарушив гармонию пения райских птиц.
- На тебе периметр, пока я работаю с тонким миром. - Это означало: заткнись и не мешайся.
Джош пожал плечами и отошёл метров на десять от машины. Его черёд действовать рано или поздно настанет при поимке еретика.
Джозеф выдохнул, глубоко вдохнул и, закрыв глаза, призвал Дар Божий. Нисходящий поток Благодати будто бы окатил его с головы до пят, пронизав каждую его клеточку.
Он был, но его не стало.
Он был ничем и всем одновременно. Окурком, брошенным мимо урны. Согнувшейся травинкой, на которой ещё серебрились тяжелые капли утренней росы. Молодым дубком, тянущимся к небу в попытке дотянуться до солнца. Мышью-полёвкой. Барсуком. Енотом, полощущим добычу в ручье.
Он был взбудоражен и спокоен. Яростен и бесстрастен. Молчалив, как хмурая туча, и раскатист, как гром. Свят и порочен. Добр и зол.
Он катился клубочком по тропинкам и разлогам. На зов, манящий в глубины чащоб Центрального Парка. Через ручей и кустарники, по теряющей зелень траве-мурашке. Под мрачные своды елей. К одинокой смоковнице, возле которой на худом бревнышке сидел седой как лунь старик...
Джозеф открыл глаза. Солнце уже пропутешествовало далеко за полдень. Из стоящей неподалёку патрульной машины инквизиции окрест разлетались звуки радио. На переднем сиденье развалился Карлайл, попивая что-то из поллитрового стакана.
- Бургер будешь? - спросил он, заметив, что напарник пришёл в себя. - Я тебе специально оставил. Как чувствовал, что ты в отключке проваляешься долго.
- Дару Божьему нужен взвешенный подход и применение. - Стенджерсон взял булку с котлетой из рук Джоша и принялся жевать, с первым куском ощутив, насколько он голоден. Привлечение сил Господних для поиска еретиков отнимало очень много собственных сил.
- Нашёл? - Карлайл терпеливо дождался, пока Джозеф прекратит жевать. - Здесь он, твой кошмарник?
- Дремотник, - машинально поправил Джо. - Да, здесь. В самой чаще затаился. Темно там и сонно, как в берлоге. Это на окраинах лес злой. А там спокойно.
- Понятно, - Карлайл потянулся к кобуре, проверил на месте ли пистолет, ощупал на поясе станнер, - на город волны злобы из чащи напускает, людей кошмарить. Надо брать. Веди!
С предложением Карлайла нельзя было не согласиться.
Чем дальше заходили они в глубь леса, тем больше сгущалась тишина. Обволакивала и давила, не давая продохнуть. Шаг за шагом, идти становилось всё труднее.
- Далеко ещё? - Карлайл громко и богохульно выругался, продираясь сквозь ельник, и одна из ветвей с размаху наполнила его рот свежей хвоей.
- Господь наказует тебя за скверну твою, - Джозеф ухмыльнулся. - Тише, уже совсем близко. Нельзя спугнуть. А то мы с тобой как слоны в посудной лавке.
Джош заткнулся и принялся молча сплёвывать иголки.
Стенджерсон же замер. Он почувствовал всплеск Силы, сродни Божьему Дару. Но не такой жесткой и прямолинейной, как рассекающий темноту луч света. Скорее она напоминала журчащий ручей, огибающий преграды на своем пути - он был ещё довольно слаб, и не стремился рьяно расталкивать всё перед собой.
- Выходите, сынки, да не вздумайте дурить, - раздался тихий голос, будто листва прошелестели. - Поговорим, только недолго, работы у меня ещё непочатый край.
- Матёрый дед, бесстрашный, - буркнул Карлайл, и с пистолетом наизготовку шагнул на небольшую полянку, где под смоковницей сидел уже знакомый Джозефу по видению старик. - Руки вверх, чтоб я видел!
- Как скажешь! - старик воздел руки с посохом, и Джошуа растянулся на траве, которая тут же обвила его тугими путами. - Только Господа не хули! - предупредил друид, глядя на искажённое яростью лицо Карлайла.
- Стой на месте! - голос Джозефа, не в пример Карлайлу, был спокоен. Он вышел из тени деревьев, не сводя со старика глаз, сжимая в правой руке пистолет, а в левой, наполненной Благодатью, Молот Правосудия.
- Серьёзно... - протянул старик, оглядывая Стенджерсона. - Ну, ты проходи, присаживайся, потолкуем. - Он кивнул на бревнышко у смоковницы, возле которого тлел небольшой бездымный костерок. - У меня и чай поспел. Это ты меня выследил? Заклятие Поиска, если не ошибаюсь? Мощно, но энергозатратно.
- Не слушай его, Джо! Стреляй, не то закошмарит! - крикнул тщетно пытающийся освободиться от травяных пут Карлайл.
- Не слушай его, Джо! - эхом ответил друид. - Ты же умный мальчик. Индульгенция у меня, на работу. Всё чин по чину - с подписями и печатью прелатуры.
"Зубы заговаривает", - решил Стенджерсон. Он, инквизитор-клерикал в жизни не слышал ни о каких индульгенциях для еретиков, тем более на работу, тем более с использованием Силы в центре мегаполиса. - Замри! - Рявкнул он. - Одно движение, и прихлопну, как муху.
Молот Правосудия как раз созрел для подобных свершений. Ещё немного и Дар Божий нужно будет или отпускать, или приводить в действие.
- Да что ж ты будешь делать... - старик вздохнул и забормотал под нос немудрёные вирши. - Спи скорее, засыпай. Одеялком укрывай. И подругу, и себя. Выспалась чтоб вся семья.
Джозеф не успел занести Молот для удара, когда неожиданно почувствовал, как Божий Дар ускользает из его руки, и как пистолет вываливается из ставших ватными пальцев. Глаза начали слипаться, а сам он заваливаться на мягкий травяной ковёр. Где-то рядом в тот же момент захрапел и его напарник.
***
- Инквизитор Стенджерсон, вы слышите меня? - громыхнуло в ушах. В лицо Джозефу светила лампа. Так ярко, что как он ни щурился, не мог разглядеть говорившего. - Вы сознаётесь в преступлениях?
- В чём? - он с трудом разлепил разбитые губы. - Каких преступлениях?
- Не стоит отпираться перед лицом Господа, сын мой, - заговорил ещё один невидимый дознаватель. От его тихого, как шелест листвы, голоса у Джозефа проступил холодный пот. - Нападение на одного из иерархов Церкви нашей, попытка убийства. Покайся, и Господь не обойдёт тебя милостью своей.
- Я был на бдении в дозоре, повторяю, - Джозеф прикрыл начавшие слезиться глаза, не в силах больше выносить ослепляющего света. - Выслеживал друида-еретика.
- Не стоит отрицать вину, сын мой. Господь всё видит. И, поверь, в твоих интересах рассказать всё здесь и сейчас. Или, - вкрадчивый голос оказался совсем рядом, и горячее сухое дыхание обожгло Джозефу ухо, - ты предпочтёшь исповедаться? Молчишь? Ну, что ж...
- Господь - пастырь мой! - выкрикнул Джозеф. Он всё ещё ничего не понимал, кроме одного. Его доводы никто слушать не намерен.
- Да, сын мой, на Исповеди ты всё расскажешь. И про долину смертной тени, и про то что не убоишься зла. И кое-что ещё... А теперь отдыхай, отринь отчаяние, и откройся Благодати, - на лоб Джозефа легла прохладная ладонь, и он почувствовал, как снова проваливается куда-то глубоко-глубоко.
Бесконечное падение в Кроличью нору - как у Алисы из детской сказки.
Вокруг мелькали лица: мужские и женские, детей, знакомые и неизвестные. Прошлое и настоящее, реальность, сны и мечты. И два лица появлялись чаще прочих: Лизхен и Кэткин.
Кэткин и Лизхен.
Кэткин. Лизхен.
Кэткин...
- ...И сегодня у нас в гостях... - громыхнул голос ведущего, точь-в-точь как с экрана телевизора, вырвав Джозефа из объятий неги. - Нет, вы никогда не угадаете! Даже не пытайтесь. Нет, братья и сёстры, это не друид и не шаман, а самый настоящий инквизитор. Да, друзья, ересь и грех проникает всюду, и Церковь, увы, не стала исключением. Так кто же за благостью скрывает пороки? Кто под звуки молитв устраивает вакханалию? Кто он, творящий добро и разносящий зло? Насмешки еретиков и укоры Инквизиции!
- Я ни в чём не виноват! - возглас Джозефа потонул в негодующем гуле зрительской толпы. Он попытался освободиться, но ремни Кресла Истины держали крепко.
- Слышите?! Он пытается уверить нас, что безгрешен! Они все пытаются, - ведущий сделал паузу, - но тем не менее, мы начинаем И-и-и-исповедь! Откройте темы для нашего гостя!
Зал изумлённо выдохнул.
- Что ж, всего лишь одна тема. Возможно грех пророс не так глубоко, и не пустил корни в душе мистера Стенджерсона. Итак: стыд и грех. И цена вопроса... Ого! Распятие!
Зал замер.
- Внимание на экран!
Кэткин спала, забыв о целомудрии и приличиях. Без одежды, раскинувшись на простынях. Одной рукой сжимая налитую грудь, другой сквозь дрёму нежа своё естество. Вошедший в спальную Джозеф неловко попытался прикрыть Кэткин одеялом, но лишь пробудил её.
Они потянулись друг к другу. Он ласкал её, и она трепетала от его прикосновений.
- Сластолюбец! Греховодник! - зал неистовствовал.
- С собственной дочерью! Каково! - ведущий театрально воздел руки к Небесам.
- Она не моя дочь! - стоило ли надрываться, Джозефа никто не слушал.
- Распни! Убей! - ревела толпа.
Из-за кулис заплечных дел мастера оперативно несли крест и гвозди.
***
- Ну, как спалось? Ничего не болит? Стигмат нет? - Джозеф открыл глаза и увидел склонившегося над ним и усмехающегося в седую бороду друида. - Не волнуйся, это был только сон. Вставай, чай будешь? - дремотник сунул в руки приподнявшегося с травы клерикала глиняную кружку, от которой исходил невообразимый аромат. - Пей, не бойся.
- Зачем ты это сделал? Почему не убил? - Джозеф отхлебнул горячего напитка, обжёг язык, но его бешено колотящееся сердце снизило обороты. Он огляделся.
На полянке всё так же бездымно трещал костерок. Рядом в траве подозрительно сладко постанывал Карлайл.
- А зачем? Чтоб меня потом и индульгенция не спасла? - старик хмыкнул, присаживаясь рядом с Джозефом. - Мистер Стенджерсон, я думал, вы умнее.
- Но...
- Острастки ради. Ты теперь точно не будешь пытаться меня взять под арест. Я теперь о тебе такое знаю, что... Ну, сам видел, чем для тебя это может закончиться, чего стоят мечты и воспоминания. Убить меня? Боюсь, ты не станешь брать грех на душу.
- А Джош? Не похоже, что он "исповедуется".
- Конечно, нет. Грешит напропалую, проказник. Ну, пусть его. Ведь это только сон, - дремотник хихикнул. - Ты думаешь, как для Исповеди грехи еретиков открываются? Всё через сны. Выковыривают из памяти, из самых потаённых уголков. Ну и цена за них, сам понимаешь, жизнь. Так бы вашу инквизицию копнуть, на полгода вперёд обеспечили бы исповедников материалом. Ладно ещё ты. Не родная дочь, всё-таки, но... Ты же её воспитал, эх! - друид махнул рукой. - А этот! - он кивнул в сторону Карлайла, - лучше тебе не знать, с кем он там постанывает. Смотри, чтоб не затянул и тебя в голубую Преисподнюю.
- А индульгенция? Это правда?
- Если покажу, ты ж всё равно можешь подумать, что тебе это приснилось.
- Издеваешься?
- Естественно! - дремотник откровенно забавлялся.
- Так для чего прелатура тебя наняла?
- Город не спит, - дремотник тяжело вздохнул, - у него нет времени на сон. Он устал и изнемогает от избытка святости и ужасов Исповеди. И лес вместе с ним. Он как губка впитывает окружающие кошмары. И беспокойно ворочается. Слышал, что люди пропадать начали? Нет? Хорошо ещё, что нечисть плодиться не начала, - ладонь друида легла на измождённый ствол смоковницы. - Ничего. Лес я успокою. Все должны спать...
Джозеф доставил напарника к отделению инквизиции и дал ему хорошего подзатыльника.
- А? Что? - спросонья Джош не мог ничего разобрать.
- Ничего, дозор окончен, заспанец. Дуй домой. Чувствую, надо мне сменить напарника. Инквизиция не дремлет, как же...
Время близилось к полуночи, когда Джозеф подъехал к дому. Света не было. Наверное, Кэткин уже спала.
Стараясь не шуметь, он открыл дверь, вошёл и разделся. Принял душ и прошёл на кухню.
"Ужин в холодильнике. Не забудь разогреть!" - гласила записка на обеденном столе.
Джозеф улыбнулся. В этом вся Кэткин. Вся в мать.
Он негромко включил телевизионную панель и с аппетитом принялся за еду под тихий сип диктора об "Историях великих искушений".
- До греха всего один шаг, а путь искупления долгий и болезненный, - вещали с панели.
- Вы даже не представляете насколько болезненный, - Стенджерсон фыркнул. - Дремотника на вас нет!
Он выключил телевизор и поднялся наверх.
Дверь спальни Кэткин была приоткрыта. Он заглянул.
Девушка спала, раскинувшись на простынях и позабыв о целомудрии. И звала какого-то Фреда.
Джозеф слабо улыбнулся. Стоило ли надеяться услышать своё имя? Не для того он её воспитывал.
Стараясь не шуметь, он закрыл дверь спальной.
Спи, Кэткин. Спи, милая. Выспись, не теряя ни мгновения.
Все должны спать.
Ведь только во сне нет времени на сон...
#творчество #мое_творчество
Нет времени на сон
Инквизитор-клерикал Джозеф Стенджерсон подъехал к дому, припарковался и заглушил мотор. Откинулся в кресле и помассировал виски.
Солнце садилось.
Недремлющий дозор, очередная смена... и неплохая, надо сказать.
Нынешний рейд его, конечно, измотал. Но он получил интересную наводку. Друид-дремотник, да в самом центре Манхэттена. Никак Центральный Парк будет осквернять и кошмарить. Там его и надо будет накрыть с поличным. Не уйдёт.
- Привет, папуля! - на пороге Джозефа встречала Кэткин, в тканом льняном платьице и кухонном переднике. На её веснушчатом лице, обрамлённом русыми кудряшками, играла улыбка. - Быстро переодевайся, умывайся, ужин готов.
- Сейчас, милая, - Джозеф по-отечески поцеловал Кэткин в лоб и обнял. Она слишком редко называла его отцом, чтоб он сейчас не отреагировал на "папулю". Отстранившись, он начал снимать униформу и едва сдержался, чтобы не зевнуть во весь рот.
- Устал? - тёплый голос Кэткин был наполнен заботой. - Ничего, после ужина приляжешь, вздремнёшь.
- Дочка, ты же знаешь, инквизиция... - Джозеф попытался отшутиться, хотя ему, в действительности, вовсе не хотелось ни есть, ни умываться. А хотелось рухнуть в прихожей на диванчик и давануть хорошего храпака.
- Да-да, инквизиция не дремлет, - Кэткин хихикнула, - но только в рабочее время. Всё готово, осталось стол накрыть. А сон может и ещё немного подождать.
- Хорошо... - протянул Джозеф, закрывая за собой дверь умывальни. С Кэткин спорить бессмысленно, вся в мать.
И тут же он одёрнул себя. Казалось бы - обычная история, когда дочь похожа на маму. Но в случае с Кэткин всё было куда сложнее. Она не была родной дочерью ни для Джозефа, ни для Лизхен, его жены, Царствие ей Небесное. Однако, походила на Лизхен, как две капли.
"Главное, не перепутать, когда совсем подрастёт", - мелькнула греховная мысль. И по спине Джозефа пробежал холодок. Он истово перекрестился, взмолившись Господу о прощении. Пусть Кэткин уже давно вступила в пору расцвета, и скоро будет надобно подыскивать ей достойную партию, но как он мог помыслить о таком?!
Господь не дал им с Лизхен возможности иметь собственных детей, и удочерение малышки Кэткин было благом. И всё было бы хорошо в их семье, если б не внезапная авария, лишившая его жены, а Кэткин приёмной матери.
- Смотри не усни в ванной, - донёсся из-за двери насмешливый голос дочери.
- Иду-иду, - крикнул он в ответ.
Плеснув несколько раз холодной водой на лицо, он посмотрел в зеркало и ощутил, как в голове светлеет, дремота отступает и прячется вместе с дурными мыслями. Но Джозеф знал, что после ужина, стоит ему только прилечь, он отключится до завтрашнего утра.
Нужно не забыть наказать Кэткин, чтобы разбудила его. Будильнику клерикал доверял не больше, чем честному слову еретика.
- Что на ужин? - спросил он, входя на кухню.
- Ужин! - Кэткин хлопотала у плиты, сервируя суп и горячее. - Садись, сейчас подам, попробуешь, пальчики оближешь.
- Не сомневаюсь! - ответил Джозеф, и уже через минуту молчал, усиленно работая челюстями. Готовила Кэткин, и вправду, отменно.
"Точь-в-точь как Лизхен", - отметил он про себя.
- Как смена прошла? - вопрос Кэткин оторвал его от кроличьего рагу с овощами. До этого он проглотил суп в один присест. - Недремлющие по-прежнему на страже, и ересь не пройдёт?
Джозеф промычал что-то с набитым ртом. Мол, как же иначе.
- И ничего интересного, как всегда? - Кэткин разочарованно отвернулась от него, включила телевизионную панель. - Давай тогда хоть "Исповедь" посмотрим.
Невнятный ответ Джозефа заглушил звук включившегося экрана.
- Доброго вам вечера, дорогие праведники и праведницы! - заливистой сойкой затрещал ведущий. - Приветствую вас на самом откровенном шоу богоугодного телевидения. На самом открытом и правдивом телеканале. Телеканале "Спасение".
Под продолжительные аплодисменты с экрана Джозеф покончил с рагу.
- И сегодня у нас, скажем так, в гостях... Потомственный шаман, коренной житель лесов Канады и попросту еретик с большой буквы - встречайте, Хаббард! Нет, не Рон, - по студии разнёсся смех, - Джейсон Хаббард! Или, как он сам себя называет, Серый Ветер.
- Вне резервации камлал, - успел вставить Джозеф. - Мы его на прошлой неделе взяли.
- ...обвиняется в попытке еретического служения вне отведённых для этого территорий... - поддакнул ведущий "Исповеди".
- Демонов вызывал? - глаза Кэткин зажглись.
- Да, прям, - Джозеф пренебрежительно фыркнул, пододвигая к себе десерт. - Духов предков вызывал, как говорит. День памяти какой-то.
- И что, они ему ответили?
- Как минимум, не успели, - Джозеф скептически хмыкнул. - Помнишь, Инквизиция не дремлет?! А у меня на такие дела особый нюх.
- А-а-а... - мрачно протянула Кэткин, наморщила веснушчатый нос и снова уставилась в телеэкран.
- Итак, Джейсон! - продолжал ведущий, слащаво улыбаясь в объектив камеры. - По воле Господа, в ваших и только ваших руках ваша жизнь. Гореть в Геенне Огненной или же получить возможность искупления? Правдой смыть с души все пороки или же захлебнуться ложью? Насмешки еретиков и укоры Инквизиции! Итак, мы начинаем... Грядёт И-и-исповедь!
Но грянула реклама. Праведное писание и возможность непорочного зачатия.
- Джозеф, - Кэткин щёлкнула "молчок" на пульте, - ты думаешь, это правильно?
- Что?
- Вот так исповедаться, - девушка кивнула на панель. - Судить должен Господь, а в праве раба Божьего, исповедоваться и раскаиваться ему в грехах или нет. Здесь же, получается, выбор отсутствует.
- Кэт... - Джозеф поперхнулся десертом. - Чтоб я больше такого не слышал! Мало того, что с твоими кулинарными способностями в чревоугодие недолго впасть, так ещё и мысли крамольные...
- Джо! - Кэткин обиженно надула губки и всплеснула руками. - Ну тебя, знаешь куда?! - И включила звук.
- Итак, мистер Хаббард, - ведущий уже в рясе старшего инквизитора стоял рядом с прикованным к Креслу Истины шаманом, - готовы ли вы поведать о своих грехах и раскаяться перед студией и Всевышним? Молчите?! Тем не менее, мы начина-а-а-а-ем...
- Паяцы. Пытаются заставить каяться человека, который и в Господа-то не верит, - прокомментировала Кэткин, и Джозеф не мог с ней не согласиться. Попробовали бы эти святоши, кривляющиеся по ту сторону экрана, отлавливать еретиков, как это делал он. А трясти рясой и базлать во всё горло - не мудреная наука.
- Мистер Хаббард, - ведущий подошёл к шаману вплотную, - какую бы тему вы выбрали для себя? Какие грехи хотели бы искупить в первую очередь, чтобы надеяться на прощение?
- Тему? - коренной обитатель канадских лесов как смог, повернул голову в сторону инквизитора-ведущего.
- Папочка Джо, а им правила не объясняют, что ли? - промурлыкала Кэткин, и сама принялась за десерт.
- Кто бы знал, Кэт...
- Ну, раз вы не знаете, то Господь и студия решат за вас! - ведущий вновь уставился прямо в объектив камеры, так что было похоже, что он смотрит на каждого из телезрителей. - Делаем выбор, братья и сёстры! А наши темы на сегодняшний эфир... - на экране всплыл список позиций обвинения с ценой искупления за каждый из грехов. - Порок не для всех! Стопроцентный грех! Я ничего вам не должен! Мука из зёрен ненависти! И... О-о-откровенное признание! Какие тайны скрывает еретик? Не расскажет сам, так расскажут его воспоминания. Голосуем, уважаемые праведники и праведницы. Выбираем его участь! И вы, уважаемые зрители и телезрители, конечно же, увидите всё...
Далее перед самой увлекательной частью шоу должен был последовать ещё один блок богоугодной рекламы.
- Джо, иди спать! - как сквозь дымку донесся него голос Кэткин. - Уснуть за столом я тебе не дам. Разбужу завтра в шесть, как всегда.
Джозефу оставалось только подчиниться.
***
Ночью клерикалу снился форменный грех.
Он как бы ненароком зашёл к Кэткин в спальную. А там она спала, забыв о целомудрии и приличиях. Без одежды, раскинувшись на простынях. Одной рукой опустившись до самого сокровенного, и ладонью как бы закрывая естество, а второй рукой прикрывая созревшую не по возрасту грудь. Он пытался прикрыть её скатавшимся одеялом, убрать ладонь от лона, и тут она пробудилась.
"Джо", - позвал, поманил томный голос, - "я ждала тебя, мой милый, я хочу тебя!"
И его пальцы касались её естества, заставляя Кэткин трепетать.
- Папа!
"Не называй меня так!"
- Вставай!
- Кэткин...
- Кэткин-Кэткин! Кто же ещё? Просыпайся!
Музыкальное сопровождение обеспечивало кукареканье ненавистного будильника.
***
- Джо, старина, ну что, опять вдвоём, опять в дозор? - напарник Стенджерсона, инквизитор-подмастерье Джошуа Карлайл, или попросту Джош, улыбался во все тридцать два зубы. - Выспался?
- Ага... - Джозеф протяжно зевнул. - Но не отказался бы и ещё от пары часиков.
- Соня! - Джош хлопнул напарника по плечу. - Тебе бы только в постели нежиться. В то время как Инквизиция...
- Не дремлет, да, - Джозеф улыбнулся, - я помню.
- Куда едем, командир? - Карлайл плюхнулся за руль. - Задай курс.
- Центральный парк, - Стенджерсон ещё раз прислушался к своим ощущениям, которые ещё ни разу не подводили инквизитора-клерикала. - Боюсь, придётся задержаться на сверхурочные.
- Берегитесь, еретики! Джо и Джош идут за вашими душами! - патетически воскликнул Карлайл, на что Джозеф только кисло поморщился.
Всю дорогу пока Карлайл болтал без умолку, Джозеф витал в собственных мыслях, раз за разом возвращаясь к увиденному во сне. Нет, конечно, он попытался пару раз заставить себя прислушаться к тому, что говорит его напарник, но тот как всегда нёс околесицу. Рассказывал что-то просто для того, чтобы не ехать в тишине. Лучше б музыку или радио включил, дурень.
Джозеф откинулся в кресле, глядя в окно.
Как ему могло привидеться такое? Кэткин... Настоящая женщина. Такая близкая, такая желанная, трепещущая от его ласк...
- Стенджерсон, ты спишь что ли? - из забытья его вырвал тычок в бок. - Завязывай! Приехали, командир. Выгружайся.
За окном зеленел Центральный парк.
Джозеф вышел, поправил для порядка кобуру на поясе и огляделся. Патрульная машина инквизиции на краю моря дикой зелени, смотрелась как внезапно соскочивший прыщ - не к месту. Где-то неподалёку в кустарнике щебетали птицы, и в траве стрекотали цикады. И воздух был такой чистоты, что, вдохнув полной грудью, он ощутил, что пьянеет словно от вина. Стоит сделать глоток, и будто растворяешься в окружающем.
Необычное ощущение, которое не хотелось прерывать.
- Что дальше делаем, Джо? - идиллию нарушил Карлайл. Как будто ворона каркнула, нарушив гармонию пения райских птиц.
- На тебе периметр, пока я работаю с тонким миром. - Это означало: заткнись и не мешайся.
Джош пожал плечами и отошёл метров на десять от машины. Его черёд действовать рано или поздно настанет при поимке еретика.
Джозеф выдохнул, глубоко вдохнул и, закрыв глаза, призвал Дар Божий. Нисходящий поток Благодати будто бы окатил его с головы до пят, пронизав каждую его клеточку.
Он был, но его не стало.
Он был ничем и всем одновременно. Окурком, брошенным мимо урны. Согнувшейся травинкой, на которой ещё серебрились тяжелые капли утренней росы. Молодым дубком, тянущимся к небу в попытке дотянуться до солнца. Мышью-полёвкой. Барсуком. Енотом, полощущим добычу в ручье.
Он был взбудоражен и спокоен. Яростен и бесстрастен. Молчалив, как хмурая туча, и раскатист, как гром. Свят и порочен. Добр и зол.
Он катился клубочком по тропинкам и разлогам. На зов, манящий в глубины чащоб Центрального Парка. Через ручей и кустарники, по теряющей зелень траве-мурашке. Под мрачные своды елей. К одинокой смоковнице, возле которой на худом бревнышке сидел седой как лунь старик...
Джозеф открыл глаза. Солнце уже пропутешествовало далеко за полдень. Из стоящей неподалёку патрульной машины инквизиции окрест разлетались звуки радио. На переднем сиденье развалился Карлайл, попивая что-то из поллитрового стакана.
- Бургер будешь? - спросил он, заметив, что напарник пришёл в себя. - Я тебе специально оставил. Как чувствовал, что ты в отключке проваляешься долго.
- Дару Божьему нужен взвешенный подход и применение. - Стенджерсон взял булку с котлетой из рук Джоша и принялся жевать, с первым куском ощутив, насколько он голоден. Привлечение сил Господних для поиска еретиков отнимало очень много собственных сил.
- Нашёл? - Карлайл терпеливо дождался, пока Джозеф прекратит жевать. - Здесь он, твой кошмарник?
- Дремотник, - машинально поправил Джо. - Да, здесь. В самой чаще затаился. Темно там и сонно, как в берлоге. Это на окраинах лес злой. А там спокойно.
- Понятно, - Карлайл потянулся к кобуре, проверил на месте ли пистолет, ощупал на поясе станнер, - на город волны злобы из чащи напускает, людей кошмарить. Надо брать. Веди!
С предложением Карлайла нельзя было не согласиться.
Чем дальше заходили они в глубь леса, тем больше сгущалась тишина. Обволакивала и давила, не давая продохнуть. Шаг за шагом, идти становилось всё труднее.
- Далеко ещё? - Карлайл громко и богохульно выругался, продираясь сквозь ельник, и одна из ветвей с размаху наполнила его рот свежей хвоей.
- Господь наказует тебя за скверну твою, - Джозеф ухмыльнулся. - Тише, уже совсем близко. Нельзя спугнуть. А то мы с тобой как слоны в посудной лавке.
Джош заткнулся и принялся молча сплёвывать иголки.
Стенджерсон же замер. Он почувствовал всплеск Силы, сродни Божьему Дару. Но не такой жесткой и прямолинейной, как рассекающий темноту луч света. Скорее она напоминала журчащий ручей, огибающий преграды на своем пути - он был ещё довольно слаб, и не стремился рьяно расталкивать всё перед собой.
- Выходите, сынки, да не вздумайте дурить, - раздался тихий голос, будто листва прошелестели. - Поговорим, только недолго, работы у меня ещё непочатый край.
- Матёрый дед, бесстрашный, - буркнул Карлайл, и с пистолетом наизготовку шагнул на небольшую полянку, где под смоковницей сидел уже знакомый Джозефу по видению старик. - Руки вверх, чтоб я видел!
- Как скажешь! - старик воздел руки с посохом, и Джошуа растянулся на траве, которая тут же обвила его тугими путами. - Только Господа не хули! - предупредил друид, глядя на искажённое яростью лицо Карлайла.
- Стой на месте! - голос Джозефа, не в пример Карлайлу, был спокоен. Он вышел из тени деревьев, не сводя со старика глаз, сжимая в правой руке пистолет, а в левой, наполненной Благодатью, Молот Правосудия.
- Серьёзно... - протянул старик, оглядывая Стенджерсона. - Ну, ты проходи, присаживайся, потолкуем. - Он кивнул на бревнышко у смоковницы, возле которого тлел небольшой бездымный костерок. - У меня и чай поспел. Это ты меня выследил? Заклятие Поиска, если не ошибаюсь? Мощно, но энергозатратно.
- Не слушай его, Джо! Стреляй, не то закошмарит! - крикнул тщетно пытающийся освободиться от травяных пут Карлайл.
- Не слушай его, Джо! - эхом ответил друид. - Ты же умный мальчик. Индульгенция у меня, на работу. Всё чин по чину - с подписями и печатью прелатуры.
"Зубы заговаривает", - решил Стенджерсон. Он, инквизитор-клерикал в жизни не слышал ни о каких индульгенциях для еретиков, тем более на работу, тем более с использованием Силы в центре мегаполиса. - Замри! - Рявкнул он. - Одно движение, и прихлопну, как муху.
Молот Правосудия как раз созрел для подобных свершений. Ещё немного и Дар Божий нужно будет или отпускать, или приводить в действие.
- Да что ж ты будешь делать... - старик вздохнул и забормотал под нос немудрёные вирши. - Спи скорее, засыпай. Одеялком укрывай. И подругу, и себя. Выспалась чтоб вся семья.
Джозеф не успел занести Молот для удара, когда неожиданно почувствовал, как Божий Дар ускользает из его руки, и как пистолет вываливается из ставших ватными пальцев. Глаза начали слипаться, а сам он заваливаться на мягкий травяной ковёр. Где-то рядом в тот же момент захрапел и его напарник.
***
- Инквизитор Стенджерсон, вы слышите меня? - громыхнуло в ушах. В лицо Джозефу светила лампа. Так ярко, что как он ни щурился, не мог разглядеть говорившего. - Вы сознаётесь в преступлениях?
- В чём? - он с трудом разлепил разбитые губы. - Каких преступлениях?
- Не стоит отпираться перед лицом Господа, сын мой, - заговорил ещё один невидимый дознаватель. От его тихого, как шелест листвы, голоса у Джозефа проступил холодный пот. - Нападение на одного из иерархов Церкви нашей, попытка убийства. Покайся, и Господь не обойдёт тебя милостью своей.
- Я был на бдении в дозоре, повторяю, - Джозеф прикрыл начавшие слезиться глаза, не в силах больше выносить ослепляющего света. - Выслеживал друида-еретика.
- Не стоит отрицать вину, сын мой. Господь всё видит. И, поверь, в твоих интересах рассказать всё здесь и сейчас. Или, - вкрадчивый голос оказался совсем рядом, и горячее сухое дыхание обожгло Джозефу ухо, - ты предпочтёшь исповедаться? Молчишь? Ну, что ж...
- Господь - пастырь мой! - выкрикнул Джозеф. Он всё ещё ничего не понимал, кроме одного. Его доводы никто слушать не намерен.
- Да, сын мой, на Исповеди ты всё расскажешь. И про долину смертной тени, и про то что не убоишься зла. И кое-что ещё... А теперь отдыхай, отринь отчаяние, и откройся Благодати, - на лоб Джозефа легла прохладная ладонь, и он почувствовал, как снова проваливается куда-то глубоко-глубоко.
Бесконечное падение в Кроличью нору - как у Алисы из детской сказки.
Вокруг мелькали лица: мужские и женские, детей, знакомые и неизвестные. Прошлое и настоящее, реальность, сны и мечты. И два лица появлялись чаще прочих: Лизхен и Кэткин.
Кэткин и Лизхен.
Кэткин. Лизхен.
Кэткин...
- ...И сегодня у нас в гостях... - громыхнул голос ведущего, точь-в-точь как с экрана телевизора, вырвав Джозефа из объятий неги. - Нет, вы никогда не угадаете! Даже не пытайтесь. Нет, братья и сёстры, это не друид и не шаман, а самый настоящий инквизитор. Да, друзья, ересь и грех проникает всюду, и Церковь, увы, не стала исключением. Так кто же за благостью скрывает пороки? Кто под звуки молитв устраивает вакханалию? Кто он, творящий добро и разносящий зло? Насмешки еретиков и укоры Инквизиции!
- Я ни в чём не виноват! - возглас Джозефа потонул в негодующем гуле зрительской толпы. Он попытался освободиться, но ремни Кресла Истины держали крепко.
- Слышите?! Он пытается уверить нас, что безгрешен! Они все пытаются, - ведущий сделал паузу, - но тем не менее, мы начинаем И-и-и-исповедь! Откройте темы для нашего гостя!
Зал изумлённо выдохнул.
- Что ж, всего лишь одна тема. Возможно грех пророс не так глубоко, и не пустил корни в душе мистера Стенджерсона. Итак: стыд и грех. И цена вопроса... Ого! Распятие!
Зал замер.
- Внимание на экран!
Кэткин спала, забыв о целомудрии и приличиях. Без одежды, раскинувшись на простынях. Одной рукой сжимая налитую грудь, другой сквозь дрёму нежа своё естество. Вошедший в спальную Джозеф неловко попытался прикрыть Кэткин одеялом, но лишь пробудил её.
Они потянулись друг к другу. Он ласкал её, и она трепетала от его прикосновений.
- Сластолюбец! Греховодник! - зал неистовствовал.
- С собственной дочерью! Каково! - ведущий театрально воздел руки к Небесам.
- Она не моя дочь! - стоило ли надрываться, Джозефа никто не слушал.
- Распни! Убей! - ревела толпа.
Из-за кулис заплечных дел мастера оперативно несли крест и гвозди.
***
- Ну, как спалось? Ничего не болит? Стигмат нет? - Джозеф открыл глаза и увидел склонившегося над ним и усмехающегося в седую бороду друида. - Не волнуйся, это был только сон. Вставай, чай будешь? - дремотник сунул в руки приподнявшегося с травы клерикала глиняную кружку, от которой исходил невообразимый аромат. - Пей, не бойся.
- Зачем ты это сделал? Почему не убил? - Джозеф отхлебнул горячего напитка, обжёг язык, но его бешено колотящееся сердце снизило обороты. Он огляделся.
На полянке всё так же бездымно трещал костерок. Рядом в траве подозрительно сладко постанывал Карлайл.
- А зачем? Чтоб меня потом и индульгенция не спасла? - старик хмыкнул, присаживаясь рядом с Джозефом. - Мистер Стенджерсон, я думал, вы умнее.
- Но...
- Острастки ради. Ты теперь точно не будешь пытаться меня взять под арест. Я теперь о тебе такое знаю, что... Ну, сам видел, чем для тебя это может закончиться, чего стоят мечты и воспоминания. Убить меня? Боюсь, ты не станешь брать грех на душу.
- А Джош? Не похоже, что он "исповедуется".
- Конечно, нет. Грешит напропалую, проказник. Ну, пусть его. Ведь это только сон, - дремотник хихикнул. - Ты думаешь, как для Исповеди грехи еретиков открываются? Всё через сны. Выковыривают из памяти, из самых потаённых уголков. Ну и цена за них, сам понимаешь, жизнь. Так бы вашу инквизицию копнуть, на полгода вперёд обеспечили бы исповедников материалом. Ладно ещё ты. Не родная дочь, всё-таки, но... Ты же её воспитал, эх! - друид махнул рукой. - А этот! - он кивнул в сторону Карлайла, - лучше тебе не знать, с кем он там постанывает. Смотри, чтоб не затянул и тебя в голубую Преисподнюю.
- А индульгенция? Это правда?
- Если покажу, ты ж всё равно можешь подумать, что тебе это приснилось.
- Издеваешься?
- Естественно! - дремотник откровенно забавлялся.
- Так для чего прелатура тебя наняла?
- Город не спит, - дремотник тяжело вздохнул, - у него нет времени на сон. Он устал и изнемогает от избытка святости и ужасов Исповеди. И лес вместе с ним. Он как губка впитывает окружающие кошмары. И беспокойно ворочается. Слышал, что люди пропадать начали? Нет? Хорошо ещё, что нечисть плодиться не начала, - ладонь друида легла на измождённый ствол смоковницы. - Ничего. Лес я успокою. Все должны спать...
Джозеф доставил напарника к отделению инквизиции и дал ему хорошего подзатыльника.
- А? Что? - спросонья Джош не мог ничего разобрать.
- Ничего, дозор окончен, заспанец. Дуй домой. Чувствую, надо мне сменить напарника. Инквизиция не дремлет, как же...
Время близилось к полуночи, когда Джозеф подъехал к дому. Света не было. Наверное, Кэткин уже спала.
Стараясь не шуметь, он открыл дверь, вошёл и разделся. Принял душ и прошёл на кухню.
"Ужин в холодильнике. Не забудь разогреть!" - гласила записка на обеденном столе.
Джозеф улыбнулся. В этом вся Кэткин. Вся в мать.
Он негромко включил телевизионную панель и с аппетитом принялся за еду под тихий сип диктора об "Историях великих искушений".
- До греха всего один шаг, а путь искупления долгий и болезненный, - вещали с панели.
- Вы даже не представляете насколько болезненный, - Стенджерсон фыркнул. - Дремотника на вас нет!
Он выключил телевизор и поднялся наверх.
Дверь спальни Кэткин была приоткрыта. Он заглянул.
Девушка спала, раскинувшись на простынях и позабыв о целомудрии. И звала какого-то Фреда.
Джозеф слабо улыбнулся. Стоило ли надеяться услышать своё имя? Не для того он её воспитывал.
Стараясь не шуметь, он закрыл дверь спальной.
Спи, Кэткин. Спи, милая. Выспись, не теряя ни мгновения.
Все должны спать.
Ведь только во сне нет времени на сон...
понедельник, 03 июля 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Кажется, не публиковал ещё.
samlib.ru/editors/s/smotrin_m/knock-knock.shtml
Стук-стук
Иногда мне кажется, что я живу во сне. Маленьком страшном сне, в котором всегда ночь, тишина, и вот-вот начнут бить часы.
Стук-стук. Стук-стук.
Ну вот, дождался. Но боя нет.
Стук-стук.
Не открываются дверки. Проржавели петлицы. И масла нет, чтобы их смазать.
Стук-стук.
Жаль кукушонка. Ведь клюв разобьёт.
Стук-стук.
И колокол жаль. Молчит из-за запертого птенца.
Стук-стук.
Интересно, сколько времени? Темень, хоть глаз коли.
Встаю с кровати, чиркаю спичкой. Всматриваюсь в циферблат часов.
Дурак. Но что поделать — привычка. Ведь знаю, что хоть засмотрись на часы, так ничего и не высмотришь. Стрелок нет. А были ли?
Стук-стук.
И масла нет.
И тишина.
Молчат часы.
Подхожу к ним. Провожу рукой по потемневшему от времени дереву, в чьём дупле замурован несчастный кукушонок.
Мой Большой Бен. Гигант, приросший к полу. Завожу его тусклым латунным ключом.
Привычка.
Зачем мне это? Сколько раз себя спрашивал. И никак не могу найти ответа.
Может, мне надо слышать хотя бы эти «стук-стук», как напоминание, что жизнь не остановилась? И сам я жив. Наверное.
Или такие правила у сна.
Я понимаю, что жизнь — это дорога. Кажущаяся бесконечной асфальтовая полоса. Прямая, как кишка в заднице. Хорошо, что пахнет здесь не так же. Хотя, местами...
И солнце никак не может спрятаться за недостижимый горизонт. Вечный закат в безжизненной пустыне.
Бессмысленная скорость и хлещущий в лицо ветер. Непослушный руль и заклинившая коробка передач.
Жму на тормоза. На всякий случай.
Педаль проваливается в пол.
Удивляться нечему. Тормоза не работают всю бесконечную дорогу. Сколько миль позади, сколько впереди — я не знаю.
Выворачиваю руль — хоть баран чихни. Вперёд, к цели, не сворачивая и не останавливаясь на красный.
Давлю на газ. И мотор ревёт.
Надежда на чудо глупа. Бензин не кончается.
Может, когда-нибудь, я догоню закат и спрячусь в багровых бликах солнца... Будет так кстати. Как раз в цвет платья.
Ярко светят лампы. Равнодушный галоген.
Стерильная чистота — такая, что не закуришь. Было бы кощунством пускать клубы дыма на фоне девственной белизны.
- Вот такая методика, - доктор в идеально белом халате откинулся в кресле. На мгновение закрыл глаза, снимая напряжение. - Рад, мистер Подбельски, что новшества медицины не проходят мимо цепкого взгляда прессы.
- Конечно, мистер Уитни. Но тем не менее, ещё раз для профана, на пальцах, - его собеседник, лет двадцати, но в роговых очках, с бейджиком «Нью-Йорк Пост» задумчиво поскрёб гладковыбритую щёку. - Правильно я понимаю, что вы создаете для пациентов, находящихся в коме, подключение сознания к виртуальной реальности. И подгружаете им безысходную ситуативность. Такое раздражающее однообразие, что сознание интуитивно будет ожидать изменений. И это желание пробуждает их нервную систему, чтобы потом резким скачком вы могли вывести их из комы.
- Практически всё верно, мистер Подбельски. Либо пациент сразу готов к сдвигам в его вирт-реальности, либо мы подводим его к этому. Но! Понимаете, индивидуальный подход, - доктор Уитни на мгновение задумался, - подразумевает, что каждый случай уникален. Виртуальную реальность мы не создаём, она генерируется на основе подсознания пациента — эдакий эвристический момент... И если в случае с мужчиной, я до сих пор не могу дешифровать его желаний — он может хотеть, чтобы появились стрелки часов, или чтоб кукушка прокуковала, или, может, чтобы кто-нибудь постучал в дверь. То в случае с девушкой всё проще — она хочет, чтобы дорога закончилась, чтобы она могла остановиться, перестать тискать руль и давить на газ, чтобы педаль тормоза сработала.
- Послушайте, доктор, - Подбельски снял очки и долго жевал губами, прежде чем продолжить, - а вы не пробовали столкнуть две реальности?
- Предлагаете шоковую терапию, мистер Подбельски? Это может быть чревато.
- Но это гарантированные изменения для обоих. Даже если они ждут совсем не то...
- Вы столь компетентны, мистер Подбельски... - в глазах Уитни разгорелся неподдельный интерес. - Я даже начинаю сомневаться в том, что имею дело с обычным журналистом. Пусть и передового издания.
- Дорогой Уитни, журналист без логики — всё равно что дешёвая проститутка: слишком доступно; для недалёкого разума; и возможен сифилис.
- Сифилис излечим, - Уитни улыбнулся.
- Зато слабоумие — безнадёжный диагноз, - Подбельски ответил такой же широкой улыбкой. - Тем более, что такой случай, как попавшие в кому миллиардеры: отец и дочь — не мог пройти мимо страниц «Нью-Йорк Пост».
- Вы приятный собеседник, мистер Подбельски, - Уитни поднял стоящий перед ним на столе бокал с виски. – Выпьем!
- Я не столь приятен, как вы, доктор, - лучезарно искрясь, ответил журналист. И достал из внутреннего кармана пиджака пистолет.
Миниатюрный браунинг уставился в лоб Уитни. И улыбка доктора мгновенно сошла с его лица.
- Обойдёмся без шоковой терапии, мистер Уитни, - Подбельски кивнул в сторону реанимационного отделения. - Просто отключите их виртуальность.
- Но эвтаназия...
- С дозволения родственников разрешена! - твёрдо закончил фразу Подбельски. - А родственные связи, мои и пациентов, дорогой Уитни, мы с вами установим сегодня же.
Стук-стук. Стук-стук.
Какой страшный сон. Или явь?
И что же так стучит? Кукушонок клювом в неоткрывающуюся дверцу или сердце?
Темнота.
И тишина.
Опять!
Масла бы. И лампу.
Чёрт!
Коробок дрожит в руках. И ломаются спички.
Стук-стук.
Ревёт мотор за окном. Светят огни фар.
Стук-стук.
Окно? Мотор?! Фары?!!
Стук-стук.
***
Проклятая дорога.
И солнце почти скрылось за горизонтом. Жаль, было в тон платью.
Стремительно темнеет. Пустыня в сумерках напоминает грустный чизкейк. А я не люблю сладкое. Сейчас бы мартини с водкой.
Ехать в темноте — не мой конёк. Интуитивно включаю дальний свет.
Опа! А говорят, что чудес не бывает!
Жму на тормоза.
Ну, точно! Трындят про чудеса!
Машину бросает к какому-то чрезмерно угловатому зданию: то ли ферма, то ли салун.
Выворачиваю руль, чтобы не влететь в веранду.
Приехали...
Иду к двери.
Стук-стук.
Есть кто дома?
- Вы присаживайтесь, мистер... - Уитни, колдуя над клавиатурой, указал на кресло, стоящее между кроватей пациентов, - Подбельски? Мне по-прежнему называть вас так?
- Не волнуйтесь, доктор. Я на сто процентов уверен, что это будет не убийство, - «представитель Нью-Йорк Пост» ухмыльнулся, поигрывая браунингом. Уселся в кресло. – Удобно, спасибо! Поверьте, мистер Уитни, анализ ДНК скажет вам без всяких слов, насколько я Подбельски.
- Тогда прошу вас на мгновение расслабиться, - буркнул Уитни.
- Не торопитесь, доктор, - глаза «Подбельски» хитро прищурились. - В какой стадии процесс девиртуализации сознания?
- В завершающей! - подтверждая слова Уитни, начали мерцать многочисленные датчики alarm'ов. - Серверы сейчас остановятся. Закатывайте рукав!
- Что?!!! - подрагивающее дуло браунинга заплясало, глядя в лоб доктора Уитни.
- Закатывайте рукав, если вы мистер Феллер! - прорычал Уитни сквозь зубы. - Я не хочу быть соучастником убийства! Мне нужен анализ ДНК.
- Если... – лицо Подбельски-Феллера, без пяти минут наследного миллиардера, вспыхнуло.
- Рукав!
- Я отблагодарю вас, Уитни! - браунинг исчез во внутреннем кармане пиджака. Подбельски-Феллер уселся в кресле поудобнее, закатал рукав и расслабился.
- Даже не сомневаюсь... - доктор Уитни ухмыльнулся, но его собеседник его уже не услышал. Игла, которая ввела наркоз в предплечье Подбельски-Феллера, вернулась в встроенную в подлокотник тубу. Вернулась с кубиком крови уже спящего «журналиста». - Жаль. Говорят, раньше мерзавцы были как-то благороднее...
«Процесс слияния завершён!» - объявил безликий голос. Холодный, как свет галогеновых ламп.
Стук-стук.
Слишком громко. Это — не часы. Это — дверь.
У меня есть дверь?!
- Есть кто дома?
Боги!!!
Стук-стук.
И кукушонок так некстати.
- Откройте, чёрт вас дери!
Странно. И голос до боли знаком. А в руках только ключи для завода часов. Знать бы, где дверь...
- Открывайте же!
Стук-стук.
Зачем мне дверь, когда есть окно?!
Светят фары. В их свете стоически смолк Большой Бен.
Я думал, что ты вечен...
Стук-стук.
Да хрен тебе!
Напрягаю мышцы. И слышу треск. То ли спина, то ли крепление к полу Большого Бена.
Ничто не вечно в темноте. Кроме самой темноты.
- Ку-ку!!!
Очнулся, кукушонок?! Петли-запоры треснули? Ну-ну...
Кукушка-кукушка, сколько тебе жить осталось?
Большой Бен с функцией тарана вылетает в окно. Трещит рама, звенит разбитое стекло. Молчит разбитый циферблат часов, упавший в тусклые объятия песка.
- Входите, мисс. Или влезайте!
Стук-стук.
Бедный певец времени. Тебя хватило только на одно «ку-ку»...
Кто-то в красном платье с глубоким декольте протискивается в окно, цепляясь подолом за остатки рамы и осколки стекла.
- Отец?!
- Дочка?!!
***
- Не люблю белый свет, - прошептал старый Феллер, кося взгляд на датчики жизнеобеспечения.
- Сэр, - донёсся голос Уитни. Ещё дрожащий от пережитого волнения. - Давление у вас в норме, пульс в норме. Мисс Джудит...
- Что с ней? - Ян Феллер захрипел. Пальцы стискнули накрахмаленные простыни.
Большой Бен рядом. Разбитое окно. И красное платье.
- Всё в порядке, сэр! – в голосе Уитни послышались бодрые нотки. Напряжение постепенно оставляло его. - Я не мог допустить, чтобы кто бы то ни было, хоть и ваш наследник, лишил жизни вас и вашу дочь. Я так понимаю, что старшую.
- Наследника? Джудит, у тебя есть сын? - глаза Феллера бешено завращались. Он будто был всё ещё там – в пустой тёмной комнате с часами без стрелок.
- Отец, я бесплодна, я говорила, - едва смогла прошептать рыжеволосая Джудит. Закрыла глаза. И почувствовала, что её начинает тошнить.
Всё-таки, утка — это одно из гениальнейших изобретений медицины.
- Тогда что вы мне втираете, Уитни? - миллиардер закашлялся. Голос не хотел слушаться его. Впрочем, доктор был удивлён, что отец и дочь сразу заговорили.
- Несмотря ни на что, сэр, - Уитни и не думал пасовать, - ваши ДНК-аллели совпадают. Это ваш потомок по мужской линии. Видимо, сын.
- Это, действительно, мой наследник, доктор!? - старый Феллер сощурил глаза.
- Да, сэр. И он в коме. Искусственной... - Уитни замялся. На пару мгновений, не более. - Но, хочу напомнить, что эвтаназия возможна только с согласия родственников.
- Какая эвтаназия?! - Феллер даже попытался привстать с кровати. - Совсем охренел, шприц?!
- В таком случае, сэр, вывести его из комы?
- Ни в коем случае, пока я жив, Уитни, - прошипел Феллер. Его чёрные глаза тускло сверкнули в галогеновом свете. - Завтра же вызовите сюда моего нотариуса. А мой сын, кхмм, пусть поспит. Отдохнёт, как следует…
Стук-стук.
Как же больно.
Стук-стук. Стук-стук.
Болит клюв. И темно.
Стук-стук.
И петлицы заржавлены. И тесно в гнезде.
Стук-стук.
Ну, выпустите меня хоть кто-нибудь! Умоляю!!!
СТУК-СТУК!!!
#творчество #мое_творчество
samlib.ru/editors/s/smotrin_m/knock-knock.shtml
Стук-стук
Иногда мне кажется, что я живу во сне. Маленьком страшном сне, в котором всегда ночь, тишина, и вот-вот начнут бить часы.
Стук-стук. Стук-стук.
Ну вот, дождался. Но боя нет.
Стук-стук.
Не открываются дверки. Проржавели петлицы. И масла нет, чтобы их смазать.
Стук-стук.
Жаль кукушонка. Ведь клюв разобьёт.
Стук-стук.
И колокол жаль. Молчит из-за запертого птенца.
Стук-стук.
Интересно, сколько времени? Темень, хоть глаз коли.
Встаю с кровати, чиркаю спичкой. Всматриваюсь в циферблат часов.
Дурак. Но что поделать — привычка. Ведь знаю, что хоть засмотрись на часы, так ничего и не высмотришь. Стрелок нет. А были ли?
Стук-стук.
И масла нет.
И тишина.
Молчат часы.
Подхожу к ним. Провожу рукой по потемневшему от времени дереву, в чьём дупле замурован несчастный кукушонок.
Мой Большой Бен. Гигант, приросший к полу. Завожу его тусклым латунным ключом.
Привычка.
Зачем мне это? Сколько раз себя спрашивал. И никак не могу найти ответа.
Может, мне надо слышать хотя бы эти «стук-стук», как напоминание, что жизнь не остановилась? И сам я жив. Наверное.
Или такие правила у сна.
***
Я понимаю, что жизнь — это дорога. Кажущаяся бесконечной асфальтовая полоса. Прямая, как кишка в заднице. Хорошо, что пахнет здесь не так же. Хотя, местами...
И солнце никак не может спрятаться за недостижимый горизонт. Вечный закат в безжизненной пустыне.
Бессмысленная скорость и хлещущий в лицо ветер. Непослушный руль и заклинившая коробка передач.
Жму на тормоза. На всякий случай.
Педаль проваливается в пол.
Удивляться нечему. Тормоза не работают всю бесконечную дорогу. Сколько миль позади, сколько впереди — я не знаю.
Выворачиваю руль — хоть баран чихни. Вперёд, к цели, не сворачивая и не останавливаясь на красный.
Давлю на газ. И мотор ревёт.
Надежда на чудо глупа. Бензин не кончается.
Может, когда-нибудь, я догоню закат и спрячусь в багровых бликах солнца... Будет так кстати. Как раз в цвет платья.
***
Ярко светят лампы. Равнодушный галоген.
Стерильная чистота — такая, что не закуришь. Было бы кощунством пускать клубы дыма на фоне девственной белизны.
- Вот такая методика, - доктор в идеально белом халате откинулся в кресле. На мгновение закрыл глаза, снимая напряжение. - Рад, мистер Подбельски, что новшества медицины не проходят мимо цепкого взгляда прессы.
- Конечно, мистер Уитни. Но тем не менее, ещё раз для профана, на пальцах, - его собеседник, лет двадцати, но в роговых очках, с бейджиком «Нью-Йорк Пост» задумчиво поскрёб гладковыбритую щёку. - Правильно я понимаю, что вы создаете для пациентов, находящихся в коме, подключение сознания к виртуальной реальности. И подгружаете им безысходную ситуативность. Такое раздражающее однообразие, что сознание интуитивно будет ожидать изменений. И это желание пробуждает их нервную систему, чтобы потом резким скачком вы могли вывести их из комы.
- Практически всё верно, мистер Подбельски. Либо пациент сразу готов к сдвигам в его вирт-реальности, либо мы подводим его к этому. Но! Понимаете, индивидуальный подход, - доктор Уитни на мгновение задумался, - подразумевает, что каждый случай уникален. Виртуальную реальность мы не создаём, она генерируется на основе подсознания пациента — эдакий эвристический момент... И если в случае с мужчиной, я до сих пор не могу дешифровать его желаний — он может хотеть, чтобы появились стрелки часов, или чтоб кукушка прокуковала, или, может, чтобы кто-нибудь постучал в дверь. То в случае с девушкой всё проще — она хочет, чтобы дорога закончилась, чтобы она могла остановиться, перестать тискать руль и давить на газ, чтобы педаль тормоза сработала.
- Послушайте, доктор, - Подбельски снял очки и долго жевал губами, прежде чем продолжить, - а вы не пробовали столкнуть две реальности?
- Предлагаете шоковую терапию, мистер Подбельски? Это может быть чревато.
- Но это гарантированные изменения для обоих. Даже если они ждут совсем не то...
- Вы столь компетентны, мистер Подбельски... - в глазах Уитни разгорелся неподдельный интерес. - Я даже начинаю сомневаться в том, что имею дело с обычным журналистом. Пусть и передового издания.
- Дорогой Уитни, журналист без логики — всё равно что дешёвая проститутка: слишком доступно; для недалёкого разума; и возможен сифилис.
- Сифилис излечим, - Уитни улыбнулся.
- Зато слабоумие — безнадёжный диагноз, - Подбельски ответил такой же широкой улыбкой. - Тем более, что такой случай, как попавшие в кому миллиардеры: отец и дочь — не мог пройти мимо страниц «Нью-Йорк Пост».
- Вы приятный собеседник, мистер Подбельски, - Уитни поднял стоящий перед ним на столе бокал с виски. – Выпьем!
- Я не столь приятен, как вы, доктор, - лучезарно искрясь, ответил журналист. И достал из внутреннего кармана пиджака пистолет.
Миниатюрный браунинг уставился в лоб Уитни. И улыбка доктора мгновенно сошла с его лица.
- Обойдёмся без шоковой терапии, мистер Уитни, - Подбельски кивнул в сторону реанимационного отделения. - Просто отключите их виртуальность.
- Но эвтаназия...
- С дозволения родственников разрешена! - твёрдо закончил фразу Подбельски. - А родственные связи, мои и пациентов, дорогой Уитни, мы с вами установим сегодня же.
***
Стук-стук. Стук-стук.
Какой страшный сон. Или явь?
И что же так стучит? Кукушонок клювом в неоткрывающуюся дверцу или сердце?
Темнота.
И тишина.
Опять!
Масла бы. И лампу.
Чёрт!
Коробок дрожит в руках. И ломаются спички.
Стук-стук.
Ревёт мотор за окном. Светят огни фар.
Стук-стук.
Окно? Мотор?! Фары?!!
Стук-стук.
***
Проклятая дорога.
И солнце почти скрылось за горизонтом. Жаль, было в тон платью.
Стремительно темнеет. Пустыня в сумерках напоминает грустный чизкейк. А я не люблю сладкое. Сейчас бы мартини с водкой.
Ехать в темноте — не мой конёк. Интуитивно включаю дальний свет.
Опа! А говорят, что чудес не бывает!
Жму на тормоза.
Ну, точно! Трындят про чудеса!
Машину бросает к какому-то чрезмерно угловатому зданию: то ли ферма, то ли салун.
Выворачиваю руль, чтобы не влететь в веранду.
Приехали...
Иду к двери.
Стук-стук.
Есть кто дома?
***
- Вы присаживайтесь, мистер... - Уитни, колдуя над клавиатурой, указал на кресло, стоящее между кроватей пациентов, - Подбельски? Мне по-прежнему называть вас так?
- Не волнуйтесь, доктор. Я на сто процентов уверен, что это будет не убийство, - «представитель Нью-Йорк Пост» ухмыльнулся, поигрывая браунингом. Уселся в кресло. – Удобно, спасибо! Поверьте, мистер Уитни, анализ ДНК скажет вам без всяких слов, насколько я Подбельски.
- Тогда прошу вас на мгновение расслабиться, - буркнул Уитни.
- Не торопитесь, доктор, - глаза «Подбельски» хитро прищурились. - В какой стадии процесс девиртуализации сознания?
- В завершающей! - подтверждая слова Уитни, начали мерцать многочисленные датчики alarm'ов. - Серверы сейчас остановятся. Закатывайте рукав!
- Что?!!! - подрагивающее дуло браунинга заплясало, глядя в лоб доктора Уитни.
- Закатывайте рукав, если вы мистер Феллер! - прорычал Уитни сквозь зубы. - Я не хочу быть соучастником убийства! Мне нужен анализ ДНК.
- Если... – лицо Подбельски-Феллера, без пяти минут наследного миллиардера, вспыхнуло.
- Рукав!
- Я отблагодарю вас, Уитни! - браунинг исчез во внутреннем кармане пиджака. Подбельски-Феллер уселся в кресле поудобнее, закатал рукав и расслабился.
- Даже не сомневаюсь... - доктор Уитни ухмыльнулся, но его собеседник его уже не услышал. Игла, которая ввела наркоз в предплечье Подбельски-Феллера, вернулась в встроенную в подлокотник тубу. Вернулась с кубиком крови уже спящего «журналиста». - Жаль. Говорят, раньше мерзавцы были как-то благороднее...
«Процесс слияния завершён!» - объявил безликий голос. Холодный, как свет галогеновых ламп.
***
Стук-стук.
Слишком громко. Это — не часы. Это — дверь.
У меня есть дверь?!
- Есть кто дома?
Боги!!!
Стук-стук.
И кукушонок так некстати.
- Откройте, чёрт вас дери!
Странно. И голос до боли знаком. А в руках только ключи для завода часов. Знать бы, где дверь...
- Открывайте же!
Стук-стук.
Зачем мне дверь, когда есть окно?!
Светят фары. В их свете стоически смолк Большой Бен.
Я думал, что ты вечен...
Стук-стук.
Да хрен тебе!
Напрягаю мышцы. И слышу треск. То ли спина, то ли крепление к полу Большого Бена.
Ничто не вечно в темноте. Кроме самой темноты.
- Ку-ку!!!
Очнулся, кукушонок?! Петли-запоры треснули? Ну-ну...
Кукушка-кукушка, сколько тебе жить осталось?
Большой Бен с функцией тарана вылетает в окно. Трещит рама, звенит разбитое стекло. Молчит разбитый циферблат часов, упавший в тусклые объятия песка.
- Входите, мисс. Или влезайте!
Стук-стук.
Бедный певец времени. Тебя хватило только на одно «ку-ку»...
Кто-то в красном платье с глубоким декольте протискивается в окно, цепляясь подолом за остатки рамы и осколки стекла.
- Отец?!
- Дочка?!!
***
- Не люблю белый свет, - прошептал старый Феллер, кося взгляд на датчики жизнеобеспечения.
- Сэр, - донёсся голос Уитни. Ещё дрожащий от пережитого волнения. - Давление у вас в норме, пульс в норме. Мисс Джудит...
- Что с ней? - Ян Феллер захрипел. Пальцы стискнули накрахмаленные простыни.
Большой Бен рядом. Разбитое окно. И красное платье.
- Всё в порядке, сэр! – в голосе Уитни послышались бодрые нотки. Напряжение постепенно оставляло его. - Я не мог допустить, чтобы кто бы то ни было, хоть и ваш наследник, лишил жизни вас и вашу дочь. Я так понимаю, что старшую.
- Наследника? Джудит, у тебя есть сын? - глаза Феллера бешено завращались. Он будто был всё ещё там – в пустой тёмной комнате с часами без стрелок.
- Отец, я бесплодна, я говорила, - едва смогла прошептать рыжеволосая Джудит. Закрыла глаза. И почувствовала, что её начинает тошнить.
Всё-таки, утка — это одно из гениальнейших изобретений медицины.
- Тогда что вы мне втираете, Уитни? - миллиардер закашлялся. Голос не хотел слушаться его. Впрочем, доктор был удивлён, что отец и дочь сразу заговорили.
- Несмотря ни на что, сэр, - Уитни и не думал пасовать, - ваши ДНК-аллели совпадают. Это ваш потомок по мужской линии. Видимо, сын.
- Это, действительно, мой наследник, доктор!? - старый Феллер сощурил глаза.
- Да, сэр. И он в коме. Искусственной... - Уитни замялся. На пару мгновений, не более. - Но, хочу напомнить, что эвтаназия возможна только с согласия родственников.
- Какая эвтаназия?! - Феллер даже попытался привстать с кровати. - Совсем охренел, шприц?!
- В таком случае, сэр, вывести его из комы?
- Ни в коем случае, пока я жив, Уитни, - прошипел Феллер. Его чёрные глаза тускло сверкнули в галогеновом свете. - Завтра же вызовите сюда моего нотариуса. А мой сын, кхмм, пусть поспит. Отдохнёт, как следует…
***
Стук-стук.
Как же больно.
Стук-стук. Стук-стук.
Болит клюв. И темно.
Стук-стук.
И петлицы заржавлены. И тесно в гнезде.
Стук-стук.
Ну, выпустите меня хоть кто-нибудь! Умоляю!!!
СТУК-СТУК!!!
#творчество #мое_творчество
пятница, 16 июня 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Вчера на тренинге я обучал Ленина... И Колбасу.
Когда во время сдачи тестов товарищ с гастрономической фамилией надел очки... выражение "деловая колбаса" приобрело смысл! )))
#работа_не_волк
Когда во время сдачи тестов товарищ с гастрономической фамилией надел очки... выражение "деловая колбаса" приобрело смысл! )))
#работа_не_волк
четверг, 25 мая 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
С тех пор как запретили распитие и массовые гуляния школоты в общественных местах, последний звонок уже не тот...
#последнийзвонок #школа
#последнийзвонок #школа
пятница, 19 мая 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
вторник, 09 мая 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
С праздником, друзья!
Ветеран
Шипящее радио, которое достали невесть из каких загашников, изливалось ожидаемым 'Этот День Победы'. Теплый весенний ветерок ласкал праздничные флаги, что укрепили на фонарных столбах вдоль проспекта Ленина: советский кумач и российский триколор.
Грянули литавры, и сторонние шумы были перебиты звуками духового оркестра.
Парад ветеранов, тех, что еще живы, несмотря на преклонный возраст, болезни и увечья, шествовал по центральной улице города.
Мало их осталось живых-то. Шестьдесят лет прошло после Победы, все-таки. Поумирали уж почти все. Прошедших всю войну от начала и до конца, считай, и не осталось совсем. Сейчас больше тех, кто в самом конце призывался и недолго воевал. Ранение, контузия и тыл - народное хозяйство для нужд фронта поднимать. А то еще 'сыновья полков'. Они хоть и помоложе остальных будут, да и те немногие живы.
Ныне, в канун юбилея Победы, каждый ветеран на вес золота. А как же! Парад устроить, чтобы продолжали помнить о великих днях. Или перед детишками в школе выступить, духом патриотизма зарядить. Мол, 'были люди в наше время, не то, что нынешнее племя...'
Всех найдут, всех соберут. Как говорится: 'никто не забыт и ничто не забыто!'
Репортеры суетились, напоминая деловито снующих муравьев. Сухо щелкали затворы фотоаппаратов. Еще несколько минут и кончится парад. Побегут интервью брать у героев войны: увешанных медалями ветеранов.
Корреспондент 'Нового обозрения' ничем не выделялся на фоне своих коллег из других печатных изданий. Вполголоса матерясь и энергично работая локтями, он протискивался в первые ряды, чтобы сделать заветный снимок. Уже начал было выбирать из рядов марширующих фронтовиков 'будущую жертву', героя репортажа, когда его внимание привлек один человек из толпы: бедно одетый старик, с одинокой планкой Прошедшего Войну. Ни медалей, ни орденов на затертом пиджаке, только планка. Простое, незапоминающееся лицо. Скользнешь взглядом и уже через пару минут забудешь, видел когда-нибудь или нет. И в глазах такая тоска, такая неизбывная боль, что невозможно было в них глядеть - слезы наворачивались. Но и оторваться тоже было невмоготу.
Старик просто стоял и смотрел на проходящие мимо ряды былых соратников. Стоял и смотрел...
***
Парад закончился, и корреспондент с собеседником отошли в небольшой скверик неподалеку. Присели за столик в летнем кафе.
- Я закурю, не против? - старик вопросительно взглянул на молодого репортера.
- Конечно, конечно. Я как раз хотел вам предложить, - торопливо ответил тот и выудил из кармана пачку 'Мальборо'.
- Нет уж, уволь от такого удовольствия, - старик презрительно покосился на сигареты, - я как-то к своим привык, - и достал из внутреннего кармана 'Беломор' и спички. Сделал фильтр-торпеду, чиркнул последней спичкой и глубоко затянулся, вдыхая едкий дым, - звать-то тебя как?
- Ваня... - корреспондент слегка смутился, - то есть Иван, - тут же поправился он.
- Тезка значит... - старик сделал еще одну глубокую тяжку, - ну, так давай спрашивай, чего хотел.
Щелкнула кнопка диктофона.
- Начнем с банального. Где довелось воевать, на каких фронтах? В каком звании начали и закончили войну? В каких крупных операциях принимали участие? Были ли ранены?
Во взгляде старике появился некий особенный блеск. Непонятный азарт и задор. Мол, чего уж терять-то...
- Где воевал? Так я, милок, всю войну прошел: от Москвы и до Берлина землю топтал. Хочешь, что бы я рассказал тебе о войне? Что ж, расскажу, отчего ж не рассказать. А ты слушай, внимательно слушай...
***
...Мало ли сумасшедших стариков по земле шатается. Только не думай, что я псих какой. Я никогда и никому не рассказывал об этом. Боялся провести остаток дней в дурдоме. Жизнь хотелось дожить нормально, по-человечески. Только не получилось. Пережитое так рвалось и продолжает рваться наружу, что нет уже мочи терпеть и скрывать. Это даже хорошо, что ты подошел. Я хоть выговорюсь, отведу душу...
Войну начал я простым рядовым. В пехоте. Куда же еще могли распределить деревенского паренька? Повезло - после нескольких месяцев в гвардию попал. В другое время гордый бы ходил. А тогда не до того было. Немцы на Москву напролом перли. К концу осени совсем к столице нас прижали.
Тут-то и пришлось стоять не на живот, а на смерть. Отступать некуда, позади - Москва, как говорится...
Вот тогда я и погиб в первый раз. Не делай широкие глаза. Да, я не оговорился. Именно погиб.
Герои-панфиловцы.... Слыхал, думаю. Двадцать восемь человек, ценой своей жизни задержавшие колонну немецких танков, что на Москву шла. Подвиг подвигом... Танки застряли на Волоколамском шоссе под Дубосеково...
Двадцать восемь? Как бы не так! Сто человек, полноценная рота, сложили буйные головушки. Только из сотни погибших в герои занесли менее трех десятков. Сочинили легенду, чтобы дух патриотизма в советских людях поднять. Мол, один десятка стоит.
А остальные так и остались безвестными - ни фамилий, ни имен.
Помню, лежу я с последней связкой гранат и жду, когда танки фашистские поближе подойдут. Десятка два, если не больше, дымятся на дороге, а оставшиеся, гады, боятся на дистанцию броска приближаться. И так подбили много. Издали укрепления расстреливали.
Только внезапно огонь прекратился.
Думаю, что ж за дело-то такое? Неужели решила немчура, что всех перемолола? Оглядываюсь, а рядом товарищи мертвые или тяжело раненые. Всех почти осколками посекло. Командир роты сидит за пробитую голову держится, шапка от крови намокла.
Тут из перелеска треск автоматов немецких раздался. Обошли.
И идут ровными рядами меж деревьев. Самоуверенно, не прячась, как на параде. Психическая атака. Не выдержал я, сорвался. Вскочил и метнул гранату. Не знаю, сколько фрицев погибло, помню только горячий дождь в груди. Прошило меня автоматной очередью.
Пал, как трава под косой. Молча землю обнял. Последними мыслями думаю: прими, родимая, сына твоего...
Похоронили в тесной братской могиле. А семье потом только суровая похоронка отправилась. Родным даже на могилку сходить не довелось...
А я потом очнулся. Как из темного омута на свет вынырнул. Так, наверное, дети рождаются. Только те не помнят ничего и потом рассказать не могут.
Когда это было и где - не сразу понял...
***
Старик вытер предательски появившуюся скупую слезу.
- А дальше? - репортер Ваня в волнении заерзал на стуле. Дед не казался сумасшедшим, совсем наоборот. Но то о чем он рассказывал, не могло быть правдой. Слишком не вязалось с материалистическим воспитанием молодого журналиста.
***
...Сталинградский Котел знаешь что такое? Там, где у Волги запер советский солдат фельдмаршала немецкого вместе с его прихвостнями в железном остроге русского оружия. И как не пытался фриц вырваться - только зубы обломал.
Как сейчас помню: ноябрь сорок второго года... Девятнадцатое число... Тогда я погиб второй раз.
Все началось часов в семь или восемь утра. Мы в окопах всю ночь чифиря гоняли, чтобы согреться. В преддверии долгожданного наступления сон и без того не шел. Давно пришла пора отогнать немца от волжских берегов.
На нашем участке фронта румынские части стояли - союзники Вермахта. Над фамилией их командующего, помню, всем взводом смеялись. Попеску, что ли... Немцев почитай, что и не было.
Туман, застилал землю и мешал видеть не только нам, но и противнику. Фашисты еще не знали, что их ждет в ближайшие часы.
В небо взвилась красная сигнальная ракета - артподготовка началась.
Воздух наполнился ревом. Это 'катюши', за ночь переброшенные к линии фронта, открыли огонь. Хвостатые ракеты расчертили небо алыми сполохами, чтобы через пару секунд расцвеcти огненными цветами на вражеских позициях. К визжанию 'катюш' присоединилось буханье дальнобойных гаубиц и лихой посвист минометов. Хоть уши затыкай, чтобы не оглохнуть.
Еще не стих грохот канонады, как в небо взлетела зеленая ракета. Пора! Самое время атаковать, пока враг не очнулся.
Держитесь, фрицы! Довольно вы русской кровушки попили!
Вперед, 'царица полей'! Штыки наголо!
Дружное 'УРА!!!' разнеслось над землей. Солдаты покидали окопы, волной затапливая поле. И я был в первых рядах.
Первую линию вражеских укреплений выбило начисто. Пулеметные и минометные расчеты валялись грудами искореженного металла. Из людей не выжил никто. Разбросанные то тут, то там кровавые ошметки да внутренности.
Одного (немца уж или румына, не знаю), помню, пополам разорвало. Верхняя часть туловища, скребя ногтями землю, еще пыталась доползти к ногам. Те в свою очередь безумно дергались. То ли в контратаку шли, то ли бегством спасались...
Еще одному взрывом голову оторвало. Тело, фонтанировало кровью из перебитой шеи, сама голова на спине болталась, на тонкой полоске кожи держась, а руки беспорядочно шарили в поисках недостающей части. Может, несчастный надеялся на место водрузить потерянную черепушку?
Вторую линию тоже прошли как горячий нож сквозь масло. Враз перемахнули через бруствер и штыками добили пытавшихся сопротивляться. Малые гаубицы, что здесь располагались - тоже оказались разбитыми.
Тут заговорили пулеметы третьей линии, накрыв нас свинцовым дождем. Десятки пали за несколько секунд. Ничего не поделаешь - без потерь ни один бой не обходится. Угас наступательный порыв. Завязли. Да и как продолжать наступление, если головы не поднять.
Продвигались кое-как, черепашьими шагами, в перерывах, пока перезаряжались пулеметы в дотах. Пузом по ноябрьской грязи. Задержали нас враги, но все равно не удалось им остановить прорыв. Что могут несколько огневых точек, против целой дивизии? Многое, но не все...
Я не знаю, каким чудом я выжил в первых рядах, но дополз-таки в 'мертвую зону', где пули не могли достать. Что делать, думаю. Подобраться и гранату в бойницу бросить?
Опять на живот и по-пластунски к доту, не поднимая головы. Если заметит враг, считай каюк. Подкрался под самую бойницу, бог миловал. Вырвал чеку и швырнул гранату. А дальше не знаю... Видимо, в дотах не только пулеметные ленты хранились. Грянувшим взрывом отбросило. Теряя сознание, еще успел услышать громогласное 'УРА!!!', а потом как в сон провалился.
Пришел в себя, гляжу, а надо мной сестричка склонилась, бинтует. Юная такая, косицы русые из-под шапки выбиваются, и лицо веснушчатое-веснушчатое... А в глазах синих, как незабудки, слезы стоят. И шепчет: 'Только не умирай, родненький, потерпи...'
- Живой я, девица, - говорю. Только изо рта вместо слов пузыри кровавые с хрипом вырвались.
Она еще пуще в слезы. А мне вдруг так легко стало. Лежу и слышу, как сердце в груди бьется: тук-тук... тук-тук... тук... тук... ту...
***
- Огоньку можно? Спички-то кончились... - старик достал еще одну папиросу.
- Конечно-конечно, - корреспондент поднес зажигалку к кончику беломорины, после чего и сам закурил. Услышанное цепкой хваткой продолжало держать, не отпуская ни на йоту. Он словно сам переживал описываемые моменты.
***
Ты, вот, парень молодой, образованный. Может по телевизору, а то и в живую видеть пришлось испанскую забаву. Корридой зовется. Человек один на один с диким зверем. Уставший, но взбешенный бык и перед ним тоненькая, как былинка, но гордо стоящая фигура со шпагой в руке. Борьба воли. Кто кого...
Вот и у меня своя коррида была. На Курской дуге. Под Прохоровкой, где две железных лавины сошлись, как молот с наковальней. Величайшее танковое сражение, как потом историки сказали...
Да только на том поле не одни танки бились. Досталось там русскому солдату. Хватило работы и артиллеристам и пехоте. Я тогда в противотанковом взводе служил. После Волоколамского шоссе мне такая дуэль уже не в новинку была. Но и танки под Прохоровкой уже другие были.
Так вот, на нашем участке прорвались немецкие 'тигры'. Не справились артиллеристы - кончились снаряды, лежат раскуроченными орудия. И тогда против танков встали люди. Чтобы ничего не мешало, передвигались налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Ползли по полю, пытаясь укрыться от пуль и снарядов. Когда до танка оставались считанные метры, словно из-под земли вырастала фигура солдата со связкой гранат или 'горючкой'.
Настал и мой черед. Дополз, лежу, в сухую траву лицом уткнувшись. Жду, когда надо мной проползет железная махина. А он замер в десяти метрах от меня, как бык перед тореадором. Заметил. Окошко пулеметное откинул. Тут я и поднялся. В голове гудит. Усталость, пустота и безразличие ко всему. Только пульсирует кровь в висках: 'За Родину, за Сталина! За Родину, за Сталина...'. Только одно желание осталось - успеть гранаты швырнуть, чтоб он сдох, а там будь что будет...
Со стороны-то глядеть - мгновения прошли, а для меня тогда время остановилось. Стою - едва не падаю, ноги еле держат. Лицо кровью залито, весь ободрался, пока полз. Рука левая перебита и плетью висит. В правой - связка гранат противотанковых. Вместо шпаги. Тяжелые. Того и гляди, набок завалюсь. Тогда уже не встать, не подняться. Сил нет почти никаких. Проутюжит бык железный и дальше пойдет, а допустить этого нельзя. На этом рубеже я со своей связкой последний. Да и он один остался из тех, кто прорвался.
Вот так и стоим друг перед другом, как в испанской корриде.
Ему бы меня пулеметной очередью скосить, да видать заклинило оружие-то. Стоит, не глуша двигателя, и только стволом поводит - надеется из пушки достать.
Вот он шанс, подумалось. Рванул чеку, размахнулся... Видимо, в этот момент и он выстрелил.
Последовавшего взрыва танка я уже не увидел. В клочья снарядом разорвало - не соберешь.
Казалось бы все - погиб безвозвратно. Ан нет. Опять воскрес. Думал, судьба у меня такая: пока не прогоним вражину с родной земли - не будет мне покоя.
***
...Потом было форсирование Днепра, когда наш взвод, что первым за брустверы прорвался, термитным фугасом накрыло.
Ты обжигал когда-нибудь руку или ногу, или еще что? Обжигал, да? Вот видишь. Представляешь, каково оно ощущение. А когда весь горишь и не в силах сбить пламени?
Боль. Адская боль. Так умирать я как-то не привык...
Думал, здесь смерть к себе возьмет. Ведь разбили врага, не будет он больше топтать сапогами войны наши просторы. Не тут-то было...
После этого раза и умирать уже не страшно было. Что уж может быть страшнее...
...Дошел я до самого Рейхстага таким образом. И тут опять погиб безвестным. Слышал о двоих, что знамя красное на вершину водрузили? Егоров и Кантария... Еще бы. О них все слышали. А об остальных, что до и после них знамя устанавливали? Вот то-то и оно...
Я был первым...
Провались мы на верхний ярус. Трое из всей роты. Сержант, в плечо раненый, и двое рядовых.
На купол карабкаться начали. Я - впереди, со знаменем в руках.
Сержант сорвался сразу же. Рука, по-видимому, подвела. Что с напарником случилось, я сначала не понял. Оглядываюсь - скользит вниз с раскинутыми руками. До меня даже не дошло, что стрелок поблизости засел. Горячка боя не отпустила. Хотелось побыстрее до шпиля добраться, чтобы Знамя Победы над покоренной Германией реяло...
Стоило только укрепить флаг наш кумачовый - снял меня немецкий снайпер. В голову. Быстрая и безболезненная смерть. Вторым выстрелом древко срезал. Знамя и упало рядом со мной, полотнищем, словно саваном, укрыв. А тело потом обломками завалило, изуродовав до неузнаваемости...
***
- И жизнь у меня после войны не задалась особо, наперекосяк шла, не по-людски как-то. Пил много, пытаясь забыть весь ужас, через что прошел. Пару раз стрелялся - без толку. Живой, как видишь. И когда Господь к себе заберет, ума не приложу...
- Это что-то невероятное, - репортер в волнении взлохматил шевелюру, - сложно поверить...
- А ты и не верь. Не то за психического посчитают. Спасибо, что выслушал, Ванюша. Пора мне, - старик поднялся, собираясь уходить.
- Нет-нет, постойте! Фамилию-отчество скажите все-таки, чтоб мне репортаж оформить. Иван... - репортер раскрыл блокнотик и начал записывать.
- А нет у меня ни фамилии, ни отчества давным-давно. Забыл. Или не было... - старик печально улыбнулся, - запиши просто: рядовой пехоты Ваня... русский солдат...
Ветеран
Шипящее радио, которое достали невесть из каких загашников, изливалось ожидаемым 'Этот День Победы'. Теплый весенний ветерок ласкал праздничные флаги, что укрепили на фонарных столбах вдоль проспекта Ленина: советский кумач и российский триколор.
Грянули литавры, и сторонние шумы были перебиты звуками духового оркестра.
Парад ветеранов, тех, что еще живы, несмотря на преклонный возраст, болезни и увечья, шествовал по центральной улице города.
Мало их осталось живых-то. Шестьдесят лет прошло после Победы, все-таки. Поумирали уж почти все. Прошедших всю войну от начала и до конца, считай, и не осталось совсем. Сейчас больше тех, кто в самом конце призывался и недолго воевал. Ранение, контузия и тыл - народное хозяйство для нужд фронта поднимать. А то еще 'сыновья полков'. Они хоть и помоложе остальных будут, да и те немногие живы.
Ныне, в канун юбилея Победы, каждый ветеран на вес золота. А как же! Парад устроить, чтобы продолжали помнить о великих днях. Или перед детишками в школе выступить, духом патриотизма зарядить. Мол, 'были люди в наше время, не то, что нынешнее племя...'
Всех найдут, всех соберут. Как говорится: 'никто не забыт и ничто не забыто!'
Репортеры суетились, напоминая деловито снующих муравьев. Сухо щелкали затворы фотоаппаратов. Еще несколько минут и кончится парад. Побегут интервью брать у героев войны: увешанных медалями ветеранов.
Корреспондент 'Нового обозрения' ничем не выделялся на фоне своих коллег из других печатных изданий. Вполголоса матерясь и энергично работая локтями, он протискивался в первые ряды, чтобы сделать заветный снимок. Уже начал было выбирать из рядов марширующих фронтовиков 'будущую жертву', героя репортажа, когда его внимание привлек один человек из толпы: бедно одетый старик, с одинокой планкой Прошедшего Войну. Ни медалей, ни орденов на затертом пиджаке, только планка. Простое, незапоминающееся лицо. Скользнешь взглядом и уже через пару минут забудешь, видел когда-нибудь или нет. И в глазах такая тоска, такая неизбывная боль, что невозможно было в них глядеть - слезы наворачивались. Но и оторваться тоже было невмоготу.
Старик просто стоял и смотрел на проходящие мимо ряды былых соратников. Стоял и смотрел...
***
Парад закончился, и корреспондент с собеседником отошли в небольшой скверик неподалеку. Присели за столик в летнем кафе.
- Я закурю, не против? - старик вопросительно взглянул на молодого репортера.
- Конечно, конечно. Я как раз хотел вам предложить, - торопливо ответил тот и выудил из кармана пачку 'Мальборо'.
- Нет уж, уволь от такого удовольствия, - старик презрительно покосился на сигареты, - я как-то к своим привык, - и достал из внутреннего кармана 'Беломор' и спички. Сделал фильтр-торпеду, чиркнул последней спичкой и глубоко затянулся, вдыхая едкий дым, - звать-то тебя как?
- Ваня... - корреспондент слегка смутился, - то есть Иван, - тут же поправился он.
- Тезка значит... - старик сделал еще одну глубокую тяжку, - ну, так давай спрашивай, чего хотел.
Щелкнула кнопка диктофона.
- Начнем с банального. Где довелось воевать, на каких фронтах? В каком звании начали и закончили войну? В каких крупных операциях принимали участие? Были ли ранены?
Во взгляде старике появился некий особенный блеск. Непонятный азарт и задор. Мол, чего уж терять-то...
- Где воевал? Так я, милок, всю войну прошел: от Москвы и до Берлина землю топтал. Хочешь, что бы я рассказал тебе о войне? Что ж, расскажу, отчего ж не рассказать. А ты слушай, внимательно слушай...
***
...Мало ли сумасшедших стариков по земле шатается. Только не думай, что я псих какой. Я никогда и никому не рассказывал об этом. Боялся провести остаток дней в дурдоме. Жизнь хотелось дожить нормально, по-человечески. Только не получилось. Пережитое так рвалось и продолжает рваться наружу, что нет уже мочи терпеть и скрывать. Это даже хорошо, что ты подошел. Я хоть выговорюсь, отведу душу...
Войну начал я простым рядовым. В пехоте. Куда же еще могли распределить деревенского паренька? Повезло - после нескольких месяцев в гвардию попал. В другое время гордый бы ходил. А тогда не до того было. Немцы на Москву напролом перли. К концу осени совсем к столице нас прижали.
Тут-то и пришлось стоять не на живот, а на смерть. Отступать некуда, позади - Москва, как говорится...
Вот тогда я и погиб в первый раз. Не делай широкие глаза. Да, я не оговорился. Именно погиб.
Герои-панфиловцы.... Слыхал, думаю. Двадцать восемь человек, ценой своей жизни задержавшие колонну немецких танков, что на Москву шла. Подвиг подвигом... Танки застряли на Волоколамском шоссе под Дубосеково...
Двадцать восемь? Как бы не так! Сто человек, полноценная рота, сложили буйные головушки. Только из сотни погибших в герои занесли менее трех десятков. Сочинили легенду, чтобы дух патриотизма в советских людях поднять. Мол, один десятка стоит.
А остальные так и остались безвестными - ни фамилий, ни имен.
Помню, лежу я с последней связкой гранат и жду, когда танки фашистские поближе подойдут. Десятка два, если не больше, дымятся на дороге, а оставшиеся, гады, боятся на дистанцию броска приближаться. И так подбили много. Издали укрепления расстреливали.
Только внезапно огонь прекратился.
Думаю, что ж за дело-то такое? Неужели решила немчура, что всех перемолола? Оглядываюсь, а рядом товарищи мертвые или тяжело раненые. Всех почти осколками посекло. Командир роты сидит за пробитую голову держится, шапка от крови намокла.
Тут из перелеска треск автоматов немецких раздался. Обошли.
И идут ровными рядами меж деревьев. Самоуверенно, не прячась, как на параде. Психическая атака. Не выдержал я, сорвался. Вскочил и метнул гранату. Не знаю, сколько фрицев погибло, помню только горячий дождь в груди. Прошило меня автоматной очередью.
Пал, как трава под косой. Молча землю обнял. Последними мыслями думаю: прими, родимая, сына твоего...
Похоронили в тесной братской могиле. А семье потом только суровая похоронка отправилась. Родным даже на могилку сходить не довелось...
А я потом очнулся. Как из темного омута на свет вынырнул. Так, наверное, дети рождаются. Только те не помнят ничего и потом рассказать не могут.
Когда это было и где - не сразу понял...
***
Старик вытер предательски появившуюся скупую слезу.
- А дальше? - репортер Ваня в волнении заерзал на стуле. Дед не казался сумасшедшим, совсем наоборот. Но то о чем он рассказывал, не могло быть правдой. Слишком не вязалось с материалистическим воспитанием молодого журналиста.
***
...Сталинградский Котел знаешь что такое? Там, где у Волги запер советский солдат фельдмаршала немецкого вместе с его прихвостнями в железном остроге русского оружия. И как не пытался фриц вырваться - только зубы обломал.
Как сейчас помню: ноябрь сорок второго года... Девятнадцатое число... Тогда я погиб второй раз.
Все началось часов в семь или восемь утра. Мы в окопах всю ночь чифиря гоняли, чтобы согреться. В преддверии долгожданного наступления сон и без того не шел. Давно пришла пора отогнать немца от волжских берегов.
На нашем участке фронта румынские части стояли - союзники Вермахта. Над фамилией их командующего, помню, всем взводом смеялись. Попеску, что ли... Немцев почитай, что и не было.
Туман, застилал землю и мешал видеть не только нам, но и противнику. Фашисты еще не знали, что их ждет в ближайшие часы.
В небо взвилась красная сигнальная ракета - артподготовка началась.
Воздух наполнился ревом. Это 'катюши', за ночь переброшенные к линии фронта, открыли огонь. Хвостатые ракеты расчертили небо алыми сполохами, чтобы через пару секунд расцвеcти огненными цветами на вражеских позициях. К визжанию 'катюш' присоединилось буханье дальнобойных гаубиц и лихой посвист минометов. Хоть уши затыкай, чтобы не оглохнуть.
Еще не стих грохот канонады, как в небо взлетела зеленая ракета. Пора! Самое время атаковать, пока враг не очнулся.
Держитесь, фрицы! Довольно вы русской кровушки попили!
Вперед, 'царица полей'! Штыки наголо!
Дружное 'УРА!!!' разнеслось над землей. Солдаты покидали окопы, волной затапливая поле. И я был в первых рядах.
Первую линию вражеских укреплений выбило начисто. Пулеметные и минометные расчеты валялись грудами искореженного металла. Из людей не выжил никто. Разбросанные то тут, то там кровавые ошметки да внутренности.
Одного (немца уж или румына, не знаю), помню, пополам разорвало. Верхняя часть туловища, скребя ногтями землю, еще пыталась доползти к ногам. Те в свою очередь безумно дергались. То ли в контратаку шли, то ли бегством спасались...
Еще одному взрывом голову оторвало. Тело, фонтанировало кровью из перебитой шеи, сама голова на спине болталась, на тонкой полоске кожи держась, а руки беспорядочно шарили в поисках недостающей части. Может, несчастный надеялся на место водрузить потерянную черепушку?
Вторую линию тоже прошли как горячий нож сквозь масло. Враз перемахнули через бруствер и штыками добили пытавшихся сопротивляться. Малые гаубицы, что здесь располагались - тоже оказались разбитыми.
Тут заговорили пулеметы третьей линии, накрыв нас свинцовым дождем. Десятки пали за несколько секунд. Ничего не поделаешь - без потерь ни один бой не обходится. Угас наступательный порыв. Завязли. Да и как продолжать наступление, если головы не поднять.
Продвигались кое-как, черепашьими шагами, в перерывах, пока перезаряжались пулеметы в дотах. Пузом по ноябрьской грязи. Задержали нас враги, но все равно не удалось им остановить прорыв. Что могут несколько огневых точек, против целой дивизии? Многое, но не все...
Я не знаю, каким чудом я выжил в первых рядах, но дополз-таки в 'мертвую зону', где пули не могли достать. Что делать, думаю. Подобраться и гранату в бойницу бросить?
Опять на живот и по-пластунски к доту, не поднимая головы. Если заметит враг, считай каюк. Подкрался под самую бойницу, бог миловал. Вырвал чеку и швырнул гранату. А дальше не знаю... Видимо, в дотах не только пулеметные ленты хранились. Грянувшим взрывом отбросило. Теряя сознание, еще успел услышать громогласное 'УРА!!!', а потом как в сон провалился.
Пришел в себя, гляжу, а надо мной сестричка склонилась, бинтует. Юная такая, косицы русые из-под шапки выбиваются, и лицо веснушчатое-веснушчатое... А в глазах синих, как незабудки, слезы стоят. И шепчет: 'Только не умирай, родненький, потерпи...'
- Живой я, девица, - говорю. Только изо рта вместо слов пузыри кровавые с хрипом вырвались.
Она еще пуще в слезы. А мне вдруг так легко стало. Лежу и слышу, как сердце в груди бьется: тук-тук... тук-тук... тук... тук... ту...
***
- Огоньку можно? Спички-то кончились... - старик достал еще одну папиросу.
- Конечно-конечно, - корреспондент поднес зажигалку к кончику беломорины, после чего и сам закурил. Услышанное цепкой хваткой продолжало держать, не отпуская ни на йоту. Он словно сам переживал описываемые моменты.
***
Ты, вот, парень молодой, образованный. Может по телевизору, а то и в живую видеть пришлось испанскую забаву. Корридой зовется. Человек один на один с диким зверем. Уставший, но взбешенный бык и перед ним тоненькая, как былинка, но гордо стоящая фигура со шпагой в руке. Борьба воли. Кто кого...
Вот и у меня своя коррида была. На Курской дуге. Под Прохоровкой, где две железных лавины сошлись, как молот с наковальней. Величайшее танковое сражение, как потом историки сказали...
Да только на том поле не одни танки бились. Досталось там русскому солдату. Хватило работы и артиллеристам и пехоте. Я тогда в противотанковом взводе служил. После Волоколамского шоссе мне такая дуэль уже не в новинку была. Но и танки под Прохоровкой уже другие были.
Так вот, на нашем участке прорвались немецкие 'тигры'. Не справились артиллеристы - кончились снаряды, лежат раскуроченными орудия. И тогда против танков встали люди. Чтобы ничего не мешало, передвигались налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Ползли по полю, пытаясь укрыться от пуль и снарядов. Когда до танка оставались считанные метры, словно из-под земли вырастала фигура солдата со связкой гранат или 'горючкой'.
Настал и мой черед. Дополз, лежу, в сухую траву лицом уткнувшись. Жду, когда надо мной проползет железная махина. А он замер в десяти метрах от меня, как бык перед тореадором. Заметил. Окошко пулеметное откинул. Тут я и поднялся. В голове гудит. Усталость, пустота и безразличие ко всему. Только пульсирует кровь в висках: 'За Родину, за Сталина! За Родину, за Сталина...'. Только одно желание осталось - успеть гранаты швырнуть, чтоб он сдох, а там будь что будет...
Со стороны-то глядеть - мгновения прошли, а для меня тогда время остановилось. Стою - едва не падаю, ноги еле держат. Лицо кровью залито, весь ободрался, пока полз. Рука левая перебита и плетью висит. В правой - связка гранат противотанковых. Вместо шпаги. Тяжелые. Того и гляди, набок завалюсь. Тогда уже не встать, не подняться. Сил нет почти никаких. Проутюжит бык железный и дальше пойдет, а допустить этого нельзя. На этом рубеже я со своей связкой последний. Да и он один остался из тех, кто прорвался.
Вот так и стоим друг перед другом, как в испанской корриде.
Ему бы меня пулеметной очередью скосить, да видать заклинило оружие-то. Стоит, не глуша двигателя, и только стволом поводит - надеется из пушки достать.
Вот он шанс, подумалось. Рванул чеку, размахнулся... Видимо, в этот момент и он выстрелил.
Последовавшего взрыва танка я уже не увидел. В клочья снарядом разорвало - не соберешь.
Казалось бы все - погиб безвозвратно. Ан нет. Опять воскрес. Думал, судьба у меня такая: пока не прогоним вражину с родной земли - не будет мне покоя.
***
...Потом было форсирование Днепра, когда наш взвод, что первым за брустверы прорвался, термитным фугасом накрыло.
Ты обжигал когда-нибудь руку или ногу, или еще что? Обжигал, да? Вот видишь. Представляешь, каково оно ощущение. А когда весь горишь и не в силах сбить пламени?
Боль. Адская боль. Так умирать я как-то не привык...
Думал, здесь смерть к себе возьмет. Ведь разбили врага, не будет он больше топтать сапогами войны наши просторы. Не тут-то было...
После этого раза и умирать уже не страшно было. Что уж может быть страшнее...
...Дошел я до самого Рейхстага таким образом. И тут опять погиб безвестным. Слышал о двоих, что знамя красное на вершину водрузили? Егоров и Кантария... Еще бы. О них все слышали. А об остальных, что до и после них знамя устанавливали? Вот то-то и оно...
Я был первым...
Провались мы на верхний ярус. Трое из всей роты. Сержант, в плечо раненый, и двое рядовых.
На купол карабкаться начали. Я - впереди, со знаменем в руках.
Сержант сорвался сразу же. Рука, по-видимому, подвела. Что с напарником случилось, я сначала не понял. Оглядываюсь - скользит вниз с раскинутыми руками. До меня даже не дошло, что стрелок поблизости засел. Горячка боя не отпустила. Хотелось побыстрее до шпиля добраться, чтобы Знамя Победы над покоренной Германией реяло...
Стоило только укрепить флаг наш кумачовый - снял меня немецкий снайпер. В голову. Быстрая и безболезненная смерть. Вторым выстрелом древко срезал. Знамя и упало рядом со мной, полотнищем, словно саваном, укрыв. А тело потом обломками завалило, изуродовав до неузнаваемости...
***
- И жизнь у меня после войны не задалась особо, наперекосяк шла, не по-людски как-то. Пил много, пытаясь забыть весь ужас, через что прошел. Пару раз стрелялся - без толку. Живой, как видишь. И когда Господь к себе заберет, ума не приложу...
- Это что-то невероятное, - репортер в волнении взлохматил шевелюру, - сложно поверить...
- А ты и не верь. Не то за психического посчитают. Спасибо, что выслушал, Ванюша. Пора мне, - старик поднялся, собираясь уходить.
- Нет-нет, постойте! Фамилию-отчество скажите все-таки, чтоб мне репортаж оформить. Иван... - репортер раскрыл блокнотик и начал записывать.
- А нет у меня ни фамилии, ни отчества давным-давно. Забыл. Или не было... - старик печально улыбнулся, - запиши просто: рядовой пехоты Ваня... русский солдат...
четверг, 02 марта 2017
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Давно ничего не писал. И не хочу.
Я на консервации)
Я на консервации)
среда, 28 декабря 2016
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Поздравление с Новым Годом (2017). #рткомск #ртк_омск
понедельник, 19 декабря 2016
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Всё-таки, "начальник" звучит гораздо лучше, чем "руководитель")))
Особенно, когда звучит в твой адрес. Да ещё если это озвучивает твоя зарплата =^_^=
Особенно, когда звучит в твой адрес. Да ещё если это озвучивает твоя зарплата =^_^=
среда, 07 декабря 2016
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
В продолжение hammer-of-tor.diary.ru/p210750147.htm
Прошло 2 месяца. Похоже, у меня начинается ломка.
Прошло 2 месяца. Похоже, у меня начинается ломка.
понедельник, 05 декабря 2016
Ум богатеет от того, что он получает. Сердце – от того, что оно отдает
Есть одна непреложная, как свет, истина: все всегда всем врут.
Не важно, по-крупному или в мелочах. Главное - одно.
Все. Всегда. Всем. Врут.
И в том числе я сейчас нещадно попиздываю.
Есть одна многогранная, как тьма, ложь: правду всегда говорить легко и приятно.
Взгляните в себя и убедитесь, в том что:
Не всегда. Не всегда легко. Не всегда приятно. И не всегда правду. Тем более - говорить.
А тебе легко быть честным, друг?
Есть одна простая, как взгляд в зеркало, мысль:
В мире, где все носят маски для повседневной жизни, для работы и тп., и даже для семьи и друзей, самая сложная вещь - быть самим собой.
Ведь даже взглянув в зеркало, можно увидеть всего лишь маску...
Есть одна сложная, как головоломка, игра.
Игра с формальными правилами, предполагающая отсутствие любых правил.
Каждый ход в ней может быть как банален до невозможности, так и абсолютно не предсказуем. Делаешь его, и ждёшь, как походят другие. Сойдутся ли кусочки паззла, или королю объявят шах и мат? Пройдёт ли рискованный пас, или лучше нанести удар по воротам?
Играя в себя, играя собой, мы играем в жизнь.
Решится ли головоломка или игру остановит судейский свисток?
Есть одна абсолютная, как ноль, глупость. Она заключается в трех словах: я тебя люблю. Вернее, в их произнесении.
Мы слишком часто впустую сотрясаем воздух.
"Я тебя люблю!" - Но слова падают в бездонный колодец или улетают в бесконечно пустое небо. Никому и в никуда. Да и не служат ни для чего, кроме как для того, чтобы быть просто произнесёнными.
Я тебя люблю? Угу. Конечно.
Не слушала? Не веришь? Кто здесь?! Да какая разница...
Если слова не рождают эха в колодце и не резонируют в аэре, то для чего их произносить...
Не важно, по-крупному или в мелочах. Главное - одно.
Все. Всегда. Всем. Врут.
И в том числе я сейчас нещадно попиздываю.
Есть одна многогранная, как тьма, ложь: правду всегда говорить легко и приятно.
Взгляните в себя и убедитесь, в том что:
Не всегда. Не всегда легко. Не всегда приятно. И не всегда правду. Тем более - говорить.
А тебе легко быть честным, друг?
Есть одна простая, как взгляд в зеркало, мысль:
В мире, где все носят маски для повседневной жизни, для работы и тп., и даже для семьи и друзей, самая сложная вещь - быть самим собой.
Ведь даже взглянув в зеркало, можно увидеть всего лишь маску...
Есть одна сложная, как головоломка, игра.
Игра с формальными правилами, предполагающая отсутствие любых правил.
Каждый ход в ней может быть как банален до невозможности, так и абсолютно не предсказуем. Делаешь его, и ждёшь, как походят другие. Сойдутся ли кусочки паззла, или королю объявят шах и мат? Пройдёт ли рискованный пас, или лучше нанести удар по воротам?
Играя в себя, играя собой, мы играем в жизнь.
Решится ли головоломка или игру остановит судейский свисток?
Есть одна абсолютная, как ноль, глупость. Она заключается в трех словах: я тебя люблю. Вернее, в их произнесении.
Мы слишком часто впустую сотрясаем воздух.
"Я тебя люблю!" - Но слова падают в бездонный колодец или улетают в бесконечно пустое небо. Никому и в никуда. Да и не служат ни для чего, кроме как для того, чтобы быть просто произнесёнными.
Я тебя люблю? Угу. Конечно.
Не слушала? Не веришь? Кто здесь?! Да какая разница...
Если слова не рождают эха в колодце и не резонируют в аэре, то для чего их произносить...